Таким образом, с физиологической точки зрения душевная болезнь представлялась чем-то вроде дыма или тумана, причиной которого становится нездоровая кровь или некая утробная болезнь. «Черный пар» или непосредственно затемняет рассудок, или же закупоривает трубы (нервы в ту пору считались полыми трубками), по которым проистекают жизненные и животные соки организма.

При чтении средневековой научной литературы поражаешься странному смешению дичайшего супернатурализма с грубым и наивным материализмом, который отличается от современного материализма двумя важными особенностями. Во-первых, «материя», в трактовке старой теории не поддается точному измерению. Речь там все время идет о тепле и холоде, сухости и влаге, легкости и тяжести. Не предпринимается попыток передать эти характеристики при помощи каких-либо количественных мер. В представлении наших предков «материя» измерению не поддавалась, а стало быть, человек был не властен что-либо с ней сделать. А там, где ничего нельзя сделать, мало что можно и понять.

Второе отличие не менее существенно. С нашей точки зрения, «материя» находится в постоянном движении; сама ее суть заключается в движении. Все виды материи постоянно чем-то занимаются, при этом коллоиды, из которых состоят живые организмы, наиболее активны, однако их движения чудесным образом гармонируют друг с другом, поэтому процессы, происходящие в одной части тела, регулируются процессами, происходящими в других частях тела, и сами, в свою очередь, регулируют их, создавая баланс энергии. Для наших предков, живших во времена античности и в Средневековье, материй была субстанцией неподвижной и инертной, даже когда речь шла о живом теле. Если какое-то движение в нем и происходило, то лишь благодаря воздействию «растительной души» в растениях, «растительной» и «чувственной» душ в животных, а в человеке плюс к этому еще и «рациональной души». Физиологические процессы объяснялись не посредством химических терминов, поскольку такой науки еще не существовало; не посредством электрических импульсов, ибо и электричество пока еще было неизвестно; не клеточной активностью, потому что микроскопов еще не изобрели и клетку не открыли — любые формы деятельности материи, составляющей ткани человеческого тела, объяснялись воздействием души. У души была функция роста, функция питания, функция выделений и всякие другие функции, соотнесенные с физиологическими процессами. Эта система как нельзя лучше устраивала философов, но когда люди пытались перейти от абстрактных понятий к природным явлениям, оказывалось, что теория «функций души» мало что объясняет.

Вульгарность средневекового материализма очевидна из метафор, использовавшихся в тогдашней литературе. Все физиологические факторы сравнивались с тем, что происходит на кухне, в плавильном котле, в уборной и так далее. Речь там постоянно шла о «варке», «кипении», «натяжении»; «очистке» и «вытяжке»; «очистительных парах» и «миазмах», поднимающихся из «выгребной ямы» и тому подобном. Довольно трудно представить себе работу человеческого организма, оперируя такими понятиями. Хорошими врачами становились те, кто от рождения обладал инстинктом целителя и не позволял теории слишком уж вмешиваться в практику; природа сама способна вершить чудеса целительства, если ей не мешать. В пространном сочинении Бертона, наряду со всякой ерундой и опасной нелепицей, содержится немало мудрых высказываний. Нелепицы в основном связаны с бытовавшими в то время научными теориями, а мудрые мысли почерпнуты у опытных и добрых практиков, относившихся с любовью к роду человеческому, искренне заботившихся о недужных и свято доверявших матушке-природе. Тем, кого интересует, как медики лечили болезнь под названием меланхолия, вне зависимости от того, объяснялась она естественными или сверхъестественными причинами, советую обратиться к абсурдной и очаровательной книге Бертона. Для нашей же истории достаточно заметить, что сестра Иоанна и прочие монахини во время всего расследования находились под постоянным наблюдением медиков. К сожалению, ни один из разумных методов, описанных Бертоном, к урсулинкам не применялся. Их не выводили на свежий воздух, не занимали работой, не назначали им целебную диету. Несчастных женщин мучили кровопусканиями и клистирами, без конца кормили всевозможными пилюлями и отварами. Эта терапия была настолько чудовищной, что некоторые из независимых врачей, осматривавших монахинь, пришли к выводу, что их болезненное состояние значительно ухудшилось из-за чрезмерного рвения целителей. Монахиням все время давали огромные дозы сурьмы. Не исключено, что в этом и состояла главная причина их болезни.

(Чтобы оценить все историческое значение этого диагноза, нужно помнить о том, что ко времени описываемых событий медики уже третье поколение подряд вели затяжную битву из-за сурьмы. Еретические антигаленисты утверждали, что этот металл и его соединения представляет собой чудодейственное средство, пригодное для лечения любых болезней. Под воздействием консервативного большинства медиков парижский парламент издал эдикт, запрещавший пользование сурьмы на французской территории. Однако закон этот не соблюдался.

Полвека спустя близкий друг Грандье и самый знаменитый из луденских медиков Теофраст Ренодо с пылом пропагандировал несравненные достоинства сурьмы. Его младший современник Ги Патен, автор знаменитых «Писем», с не меньшей энергией отстаивал противоположную точку зрения. С позиций современной науки, получается, что правда здесь скорее была на стороне Патена, а не Ренодо и прочих антигаленистов. Некоторые соединения сурьмы действительно пригодны для лечения тропической болезни кала-азар. Однако в большинстве случаев использование этого металла не оправдывает побочных эффектов. Во всяком случае, никакими медицинскими резонами невозможно оправдать то широкое распространение, которое получила «сурьмяная терапия» в шестнадцатом и семнадцатом веках. Впрочем, экономические причины имелись в избытке. Мэтр Адам и его коллеги по аптекарскому цеху неплохо зарабатывали на продаже «магических пилюль». Это чудодейственное средство полагалось глотать в больших количествах. Проходя по пищеводному тракту, пилюли раздражали слизистую оболочку желудка и действовали как слабительное. Пилюлю называли «вечной», потому что после употребления ее следовало извлечь из ночного горшка, помыть, и она снова была как новенькая. Человек тратил деньги один раз, а потом пользовался замечательным средством всю свою жизнь. Доктор Патен клокотал от ярости, парижский парламент издавал свои эдикты, однако экономным французам идея «вечной пилюли» была слишком дорога, чтобы от нее отказаться. Бывали случаи, когда сурьмяные пилюли передавались по наследству из поколения в поколение).

Кстати уж заметим, что величайший из ранних антигаленистов, прославленный Парацельс тоже был энтузиастом сурьмы, оправдывая свою позицию следующим образом: «Сурьма очищает золото, освобождая его от примесей; точно таким же образом очищает она и человеческое тело». Другая ложная аналогия, сравнивающая ремесло плавильщика с ремеслом лекаря и ремесло алхимика с ремеслом диетолога, привело человечество к другому заблуждению: что полезность пищи увеличивается пропорционально степени ее обработки. Поэтому белый хлеб полезнее черного, хорошо проваренный бульон полезнее простой пищи вроде мяса и овощей, и так далее. Считалось, что «грубая пища» приводит к тому, что люди, поглощающие ее, тоже грубеют. «Сыр, молоко и грубые лепешки, — писал Парацельс, — не пригодны для человека с тонкими понятиями». Лишь совсем недавно, всего одно поколение назад, с появлением витаминов, диетологи перестали уподоблять гастрономию алхимии.