Происходящее начало обретать смысл; части пазла становились на свои места. У тетушки Фелисити, насколько я знаю, довольно специфический и непонятный круг знакомых. Насколько я смогла выяснить, во время войны она была большой шишкой на Би-би-си, но она всегда отказывалась говорить на эту тему.

Мог ли департамент МИ – с номером настолько большим, что даже премьер-министр не знает о его существовании, – иметь штаб-квартиру на радио? Вполне.

Под «премьер-министром» она явно имела в виду теперешнего премьер-министра. Уинстон Черчилль, бывший премьер-министр, как все знают, до сих пор хранит кое-какие секреты даже от Господа Бога.

И Тристрам Таллис вовсе не удивился нашему неожиданному отбытию на «Голубом призраке». Должно быть, они с тетушкой предварительно договорились на эту тему, поскольку, когда мы приземлились, он лишь мило полюбопытствовал, хорошо ли себя вела «старушка», как он называл свой самолет.

Когда тетушка Фелисити молча ушла в свою комнату, я медленно прогулялась по узкой тропинке к парадному входу в дом.

Вестибюль опустел. Последние визитеры ушли, и это место погрузилось в полнейшее молчание. Повисла драматическая пауза перед тем, как поднимется занавес и появится совершенно другой неведомый мир.

В воздухе висел тяжелый запах цветов. Каким словом Даффи однажды это описала? Надоедливый. Да, точно: надоедливый.

У меня возникло ощущение, что меня сейчас стошнит через носовые пазухи, аденоиды и нос – одновременно.

Кажется, у меня начинается простуда.

Несмотря на хорошую погоду, в моей лаборатории тоже было необыкновенно холодно. Неужели я и правда простудилась во время одного из полетов на «Голубом призраке»? Я надела старый коричневый банный халат, который держала на крючке на двери как раз на такой случай, и закуталась в него так плотно, как будто собиралась на Северный полюс.

Должно быть, готовясь к эксперименту, я напоминаю средневекового монаха или алхимика, суетящегося над мензурками.

Из нижнего ящика стола дядюшки Тара я достала бумажник из промасленной ткани, в котором хранилось завещание Харриет, положила его на стул и зажгла бунзеновскую горелку.

Должна признать, я не совсем уверена, что надеюсь что-то обнаружить, но большинство предметов, если проанализировать их визуально и химически, в конце концов выдадут все свои секреты, какими бы случайными они ни казались на первый взгляд.

Я начала с наружной поверхности. Бумажник был сделан из какой-то желтоватой ткани – вероятно, хлопка или льна, покрытого несколькими слоями льняного масла и белой глины.

Если не считать нескольких разноцветных пятнышек, которые я оставлю на потом, этот бумажник не представлял собой ничего особенного. Я поднесла его к носу и принюхалась: неприятный запах плесени, как будто бумажник не так давно достали из подземного мира, что, как я полагаю, было правдой.

Я бережно раскрыла его и заглянула внутрь, повернула вверх ногами и постучала по нему. Из него высыпалась какая-то грязь.

Нитки? Пыль? Земля? Трудно определить. Я осторожно смахнула грязь на бумагу, чтобы потом подробно изучить под микроскопом.

Теперь проба на вкус. Я высунула язык и, легко прикоснувшись его кончиком к бумажнику, аккуратно втянула воздух в ожидании того, что эфирные масла, если они сохранились после всех этих лет, согреются от тепла моего тела и попадут на вкусовые и обонятельные рецепторы.

Льняное масло, определенно, – как я и предполагала.

Для более подробного анализа материала я отрежу кусочек ткани и подвергну ее паровой дистилляции, которая выявит менее очевидные ингредиенты, которые могли использоваться при изготовлении бумажника или воздействию которых он подвергался впоследствии.

Жидкости тела, например пот, были очень вероятны, и я не была уверена, что так уж хочу их обнаружить. С другой стороны, этот бумажник пролежал десять лет на холоде и вполне может оказаться кладезем химических тайн.

Но сначала я проведу самый простой и наименее разрушительный тест: слегка нагрею его над бунзеновской горелкой и буду внимательно наблюдать, что происходит. Летучие масла нагреваются и воспламеняются при различных температурах в зависимости от своей химической структуры, и первые изменения, даже самые легкие, зачастую можно заметить.

Пустив немного кислорода, я включила горелку на самый маленький огонь и приблизила один край бумажника на расстояние в несколько дюймов. Не хочу, чтобы он загорелся.

Постоянно двигая бумажник взад-вперед, я постепенно поднесла его ближе к огню.

Минуту или две ничего заметного не происходило.

Я увеличила приток кислорода и наблюдала, как огонь из оранжевого становится синим.

Я снова начала водить бумажником туда-сюда… туда-сюда…

Опять ничего.

Я была уже готова бросить это занятие, как мой взгляд за что-то зацепился. Такое впечатление, что на бумажнике кое-где начали появляться темные пятна.

Я задержала дыхание. Неужели это…

Да!

На ткани начал проступать узор: сначала отдельные штрихи – тончайшие черные полоски, похожие на прожилки в мраморе.

Но по мере того, как я наблюдала, они начали расплываться. Тепло заставляло эти пятна, чем бы они ни были, увеличиваться и впитываться в ткань бумажника.

Нельзя терять ни секунды! Мне нужно обвести эти знаки до того, как они совсем расплывутся.

Я выключила горелку, вытащила карандаш из ящика и сделала быстрые наброски на теплой поверхности, пытаясь тщательно обрисовать каждую полосу, перед тем как она исчезнет.

Какой-то отдаленный уголок моего сознания узнал эти очертания еще до того, как на меня снизошло понимание.

Смотри, Флавия! Смотри! Думай!

Это рукописные буквы.

Буквы. Слово.

Невидимые чернила! Черное слово, которое вернулось к жизни благодаря теплу – благодаря огню горелки, точно как невидимые образы на кинопленке становятся заметными благодаря химикатам проявителя.

Слово воскресло. Слово, скорее всего, написанное Харриет, оказавшейся в ловушке ледяной расщелины и знающей, что ей не выбраться отсюда живой.

Почему она оставила надпись невидимыми чернилами? Почему она не написала это на бумаге карандашом, как она поступила с завещанием?

Ответ казался очевидным: она хотела, чтобы завещание увидели все, кто его найдет – найдет ее, – но два слова, нацарапанные на промасленной ткани, должны оставаться незаметными для людей, и только тот, кто ищет, сможет их прочитать.

Но как, черт возьми, женщина, оказавшаяся в ледяной западне, смогла оставить запись невидимыми чернилами? Это легко сделать в сельской усадьбе, если под рукой имеются кое-какие химические вещества. Но среди гималайских льдов?