– Что вы здесь делаете!

От него пахло чем-то неприятным, медицинским:

– Как в больнице, – поняла Элиза. Девушка потребовала: «Пропустите меня». Светло-голубые глаза обшарили ее с ног до головы. Высунув язык, доктор фон Рабе облизал губы. Элиза почувствовала тошноту, услышала вкрадчивый шепот:

– Вам понравится, обещаю… – большая, холодная рука легла ей на грудь, он прижал Элизу к стене. Девушка сдавленно закричала: «На помощь!».

Гремел джаз, она поняла:

– Очень шумно, никто не придет. Он сумасшедший, фон Рабе… – у него были крупные, белоснежные зубы, длинные, ледяные пальцы. Попытавшись вывернуться, Элиза услышала гневный голос: «Вон отсюда!». Доктор Кардозо встряхнул фон Рабе за плечи. Давид одним коротким, точным ударом разбил ему нос. Отто схватился за окровавленное лицо. Давид развернул его к двери:

– Чтобы завтра я вас не видел на заседаниях. Отправляйтесь в свою Германию, понятно? – он толкнул фон Рабе куда-то пониже спины. Не удержав равновесия, Отто растянулся на полу. Давид предложил Элизе руку:

– С вами все в порядке? Вас долго не было видно, я забеспокоился. Он просто напился, – презрительно добавил доктор Кардозо, – колбасник.

Элиза кивнула, тяжело дыша. Фон Рабе пытался встать, Давид брезгливо обошел его. Доктор Кардозо, внезапно, рассмеялся:

– На самом деле я вас искал потому, что хотел пригласить на танец. Танго… – у него была крепкая, теплая рука. Элиза смутилась: «Спасибо, кузен Давид, что вы…»

– Иногда, – доктор Кардозо вытер пальцы белоснежным платком, – надо показывать швали, где их место… – дверь захлопнулась. Отто стоял на коленях, размазывая по лицу кровь, вдыхая запах сандала. Он сжал зубы:

– Я все запомню, доктор Кардозо. Мы встретимся, обещаю.

Достав из кармана смокинга склянку с дезинфицирующим средством, Отто пошел умываться.

Когда дети росли, доктор Горовиц всегда играл с ними в карты, в гостиной, по вечерам. Они говорили о школе, Хаим читал письма от родни. Сестры доктора Горовица разъехались по всей Америке, двое вышли замуж в Канаду. Они сидели за овальным столом орехового дерева, под стеной, увешанной фотографиями свадеб, обрезаний и бар-мицв. Хаим рассказывал о бабушке и дедушке. Рав Горовиц и миссис Горовиц умерли за два года до свадьбы младшего сына. Хаим, глядя на Меира, улыбался:

– Он на отца моего похож. Одно лицо. Даже уши такие же.

Джошуа и Бет очень ждали внуков от старшего сына, но у Натана детей не появилось.

– Потом его жена умерла, – Хаим сделал ход, – за два года до войны.

На кухне стояла тишина. Близнецы, вымытые, накормленные, сопели в кроватках, в детской. Эстер погуляла с Гаменом. Она, с наслаждением выпила чашку кофе, в уличном кафе, листая женский журнал.

Когда приехал отец с братьями, Эстер поняла, как устала за год. Вывести одной, мальчиков на прогулку, становилось почти военной операцией. Эстер неделями не выбиралась куда-то дальше парка Кардозо, на противоположной стороне канала, и магазина на углу. Хлеб она пекла сама, кошерный мясник раз в неделю привозил курицу. Все остальное она покупала в лавке. По соседству стоял газетный ларек, где Эстер брала журналы и папиросы. Весь остальной Амстердам, с тем же успехом, мог быть расположен на луне.

– Все ненадолго, – Гамен бегал по набережной, облаивая уток, – мальчики подрастут, научатся гигиене, станут лучше ходить. Можно с ними в Париж съездить, и в Лондон. Просто до синагоги добраться… – перед приездом мужа, она навестила микву, но Давиду о своем визите не сказала. Через две недели после хупы, в Нью-Йорке, Эстер, вернулась из миквы в гостиницу. Муж, ядовито, сказал:

– Не думал, что женщина с высшим образованием может быть такой косной. Не буду к тебе прикасаться, пока ты душ не примешь. Окунаться в бассейн, где неделями не меняют воду… – Давид провел ночь на диване в гостиной.

Эстер, иногда, думала, что может сама сделать мальчикам обрезание. Отец был здесь, и помог бы ей. Она вспоминала холодный взгляд мужа:

– Мои сыновья не подвергнутся варварскому ритуалу, потерявшему санитарное значение. Не спорь со мной… – его щека закаменела. Женщина напомнила себе:

– Он прав, в Европе многие давно не обрезают детей. Мальчики все равно евреи… – Гамен остался в особняке Кардозо по просьбе Элизы. Девушка уезжала в Гаагу, брать интервью у какого-то представителя Лиги Наций.

Элиза смутилась, но Эстер потрепала собаку по голове:

– Мальчишки выздоравливают, Гамена они любят. Мы у тебя щенка попросим, – женщина, весело, улыбнулась.

После заключительного заседания конгресса, муж отправился в Лейден, в университет, обрабатывать в лаборатории результаты поездки в Конго. Эстер не стала просить, чтобы Давид побыл немного с ней и детьми.

– Он занят, – сказала себе женщина, – монография весной выходит. Он поедет в Африку, а оттуда в Маньчжурию. Я работать начну… – Эстер не хотела навещать портниху. Она твердо решила не доедать за мальчиками, и отказаться от выпечки и шоколада. На столе, в фарфоровом блюде, лежало имбирное печенье, но Эстер его не трогала. Она пила несладкий кофе.

Она затянулась папиросой: «Поэтому дядя Натан из Святой Земли уехал?»

Отец кивнул:

– Он рано женился, ему двадцати не исполнилось. В Иерусалиме так принято. Поехал учиться, в ешиву Судаковых, и женился. Тогда рав Исаак был жив, отец Корвино, жены их. Покойным Бенциону и Шуламит десяти лет не было. Жена у Натана хорошая оказалась, – доктор Горовиц вздохнул, – но детей у них не родилось. Они о мальчиках заботились, сиротах, из ешивы. Когда она умерла, Натан написал, что не может больше в Иерусалиме оставаться. Конечно, он два десятка лет с ней прожил. Уехал в Польшу, преподавал, война началась… – мерно тикали старинные, прошлого века часы.

Отец искал дядю Натана через «Джойнт». Польша, после войны, революции в России, и еще одной войны, лежала в развалинах. Никто не мог найти среди сотен тысяч погибших или эмигрировавших евреев, одного Натана Горовица. Отец, сначала, думал, что старший брат вернулся на Святую Землю, однако и в Иерусалиме никто, ничего, не слышал.

Эстер вспомнила:

– Папа говорил. Половину Польши большевики разорили. Буденный, Тухачевский, Горский убивали евреев, жгли местечки… – пробило семь вечера. Хаим улыбнулся:

– Тетя Ривка к Брюсселю подлетает. Переночуют, утром сядут на парижский рейс. И когда только мы пересечем Атлантику?

После катастрофы дирижабля «Гинденбург», весной, рейсы через океан отменили. Раньше путь из Германии в Америку занимал четыре дня, дирижабли шли без посадок. Пока что только почта доставлялась на гидросамолетах, с остановками на Бермудских и Азорских островах. Амелия Эрхарт, знаменитый авиатор, пропала летом в Тихом океане, пытаясь совершить полет вокруг света.

– Скоро, – ободряюще заметила Эстер, – тогда я смогу повезти малышей в Нью-Йорк. Тетя Ривка должна встретиться с мадемуазель Аржан, невестой кузена Теодора. Она, как две капли воды на нее похожа, папа. Я не предполагала, что такое возможно… – отец усмехнулся: