— Имя мне пока неизвестно, — зло глядя на Хасара, сказал он. — Это не мой выбор. А жаль.

— Шаман, — тихо произнес Угэдэй. — Моего сына ты не заберешь, даже если от этого будет зависеть сама моя жизнь. И жену я тебе не дам.

— Твоя жена, повелитель, не твоей крови. Позволь мне еще раз провести гадание и выяснить имя.

Опускаясь на ложе, Угэдэй кивнул. Даже эта небольшая трата сил довела его чуть ли не до обморока.

Морол, по-стариковски кряхтя, поднялся на ноги, сгибаясь от боли. Хасар зловеще улыбнулся ему. Из пятна между ногами шамана сочилась кровь, которую тут же впитал войлок.

— Тогда давай пошевеливайся, — поторопил Хасар. — А то у меня к таким, как ты, терпения нет, в особенности нынче.

Морол предпочел отвернуться от человека, которому чинить насилие так же легко, как дышать. Под взглядом Хасара он не мог размотать халат и осмотреть свою рану. А между тем она пульсировала и жгла. В попытке прояснить сознание Морол покачал головой. В конце концов, он ханский шаман, и прорицание должно состояться по всем правилам. А после этого никто не знает, сколько ему еще останется.

Под презрительным взглядом Хасара Морол послал своих слуг за благовонными свечами. Вскоре от дыма в хошлоне стало не продохнуть, а Морол добавил в горящую чашу еще и своих трав, вдыхая мятную прохладу, от которой боль в паху чуть успокаивалась. Через какое-то время она и вовсе сошла на нет.

Вначале Угэдэй закашлялся от резкого дыма. Один из слуг все-таки дерзнул ослушаться сурового шамана, и возле ног хана появилась чаша с вином, к которой тот припал, словно умирающий от жажды. На щеки его наконец возвратился румянец. Глаза засияли очарованием и ужасом, когда он увидел, как Морол готовится раскинуть кости прорицателя, предоставляя их четырем ветрам и призывая духов направлять его руку.

Одновременно шаман взял горшок с зернистой черной смесью и втер немного себе в язык. Выпускать свой дух повторно через такой краткий промежуток времени опасно, но он напрягся, невзирая на то, что сердце готово было выскочить из груди. От горечи смеси выступили слезы, да такие, что казалось, глаза шамана сияют в темноте. Когда Морол закрыл рот, зрачки у него сделались огромными, как глаза умирающих лошадей.

Наслоения войлока постепенно пропитывались кровью, и в воздухе начинало ощущаться зловоние. В дурманящем аромате свеч истощенные люди с трудом держались на ногах, а Морол, наоборот, будто расцвел: зернистая смесь укрепляла его плоть. Голос шамана извергался в песнопении, а сам он двигал мешок с костями к северу, востоку, югу и западу — снова и снова, взывая к духам дома направлять его.

Наконец он резким движением бросил кости, так что их желтоватые куски разлетелись по войлоку. Крылось ли прорицание в том, как они подскочили и разлетелись по сторонам? Морол ругнулся, а Хасар язвительно ухмыльнулся попытке шамана истолковать то, как они упали.

— Десять… одиннадцать… Где же последняя? — спросил Морол, не обращаясь ни к кому.

Никто не обратил внимания, что лицо Тулуя стало бледным, почти как лицо хана. Шаман не заметил, как желтая лодыжечная кость уткнулась в мягкую кожу Тулуева гутула.

Тулуй это увидел. В себе он ощущал вязкий страх, вызванный словами о том, что в жертву должен быть принесен кто-то из Угэдэевых кровных родственников. С этого момента он пребывал в тисках беспомощности, покорности перед участью, которой не избежать. Именно его, и никого другого, сшибла с ног жертвенная кобылица. Смысл этого происшествия должен был дойти до него уже тогда. Хотелось исподтишка наступить на кость и втоптать ее в войлок, укрыть под стопой, но усилием воли Тулуй этого не сделал. Угэдэй был ханом державы — человеком, которого после себя избрал на ханство отец. Ничья жизнь не важна так, как его.

— Она здесь, — одними губами вымолвил Тулуй и, когда его никто не расслышал, повторил еще раз.

Морол поднял на него глаза, в них сверкнуло внезапное осознание.

— Кобылица, которая тебя сбила, — произнес шаман шепотом. На его лице читалось что-то вроде сострадания.

Тулуй немо кивнул.

— Что? — остро поглядев, вклинился Угэдэй. — Даже не думай об этом, шаман. Тулуй здесь ни при чем.

Голос его был тверд, но страх могилы по-прежнему довлел над ним, и чаша вина в руках дрожала. Тулуй это заметил.

— Ты мой старший брат, Угэдэй, — сказал он. — Более того, ты хан, которого избрал наш отец. — Он улыбнулся и провел рукой по лицу с трогательно-простецким видом. — Он как-то сказал мне, чтобы именно я напоминал тебе о вещах, которые ты упускаешь из виду. Чтобы я поддерживал тебя, как хана, и был твоей правой рукой.

— Это… безумие! — воскликнул Хасар голосом, в котором вибрировал гнев. — Давайте я еще пущу кровь этому горе-гадателю!

— Сделай милость, тайджи, — с внезапной решительностью бросил Морол. Он шагнул навстречу Хасару и встал, раскинув руки. — Я заплачу эту цену. Нынче поутру ты мне кровь уже пролил. Если желаешь, можешь пролить ту, что еще во мне осталась. Предначертания это не изменит. Как и того, что надлежит осуществить.

Хасар коснулся места, где у него за поясом под грубыми складками одежды находился нож, но Морол не пошевелился и не отвел глаз. Принятая им смесь убрала всякий страх и наряду с этим открыла взору любовь Хасара к Угэдэю и Тулую вкупе с отчаянием. Старый военачальник всегда смело смотрел в лицо врагу, но перед столь роковым решением растерялся и замешкался. После некоторой паузы Морол уронил руки и так терпеливо стоял, ожидая, когда Хасар поймет всю глубину неизбежного.

В конце концов тишину прервал голос Тулуя:

— Мне многое предстоит сделать, дядя. Сейчас тебе следует меня оставить. Мне же нужно увидеть моего сына и отписать письмо жене.

Хасар посмотрел на племянника. Его лицо ожесточилось от боли, но голос был ровным.

— Твой отец не сдался бы, — хрипло выговорил Хасар. — Поверь мне, знавшему его больше других.

Впрочем, полной уверенности у него не было. Случались порывы, когда Тэмуджин швырялся своей жизнью бездумно, во имя широкого жеста. А случалось наоборот, когда он боролся и выкручивался до последнего издыхания, неважно, приговоренный или нет. Хасар всем сердцем сейчас желал, чтобы рядом был Хачиун. У него бы нашелся ответ, причем такой, что обходил бы любые рогатки. Просто как-то некстати вышло, что Хачиун сейчас с Субэдэем и Бату скакал на север. А Хасар оставался один.

Хасар чувствовал на себе напряженные взгляды племянников, смотрящих на него в надежде, что он одним ударом разрубит узел, в который завязано решение. Но в голову не приходило ничего — разве что убить шамана. Что, в общем, тоже бесполезно. Морол верит в свои слова, и понятно, что говорит он их с полной искренностью. Хасар закрыл глаза и попытался расслышать у себя в сознании голос Хачиуна. Что бы он сказал? Кто-то должен за Угэдэя принять смерть. Хасар, подняв голову, открыл глаза.

— Твоей жертвой стану я, шаман. Возьми за хана мою жизнь. Я уже нажился вволю и готов поступиться собой ради памяти моего брата и сына моего брата.