Вероятно, я должна просить прощения у преданного своего читателя за столь циничное изложение правил построения крупного произведения. Но, надеюсь, эти строки читают в основном люди, чьей мечтой как раз и являются те самые счастливые или скорбные слёзы в финале романа. Ибо слёзы Читателя это вам не фунт изюма. Любой писатель отдаст за них свою жалкую грешную душу, ибо всю жизнь играет самым святым: сердцем Читателя.

Примерно на пятом романе можно похерить все правила. Они давным-давно устарели (для вас!), и на своём энном году жизни, имея за плечами энное количество написанных, а главное, принятых читателями произведений, вы можете отпустить удила и делать вообще всё, что заблагорассудится. Надеюсь, вы сразу поняли, что никаких правил в искусстве вообще не существует, что некий Блюм у Джойса шляется по Дублину на огромном протяжении неподъёмного романа-лайнера, который плывёт по волнам диссертаций, дипломов, монографий и исследований вот уже второе столетие.

Один писатель совершенно не использует ни иронии, ни юмора, ни, тем более, гротескных красок – и пишет великие романы. Для другого наличие в тексте непременных комедийных переливов, использование эмоционально смешанной палитры – воздух, без которого текст показался бы плоским и пресным. Всё это – генетика дарования, букет стиля, врождённые качества писателя, при помощи которых он вдыхает душу в махину своего романа… А то, что кажется скучным одному читателю, покажется необыкновенно интересным другому читателю. У каждого свой ритм продвижения по тексту и свои запросы в чтении.

Однажды меня пригласили выступить на заседании литературного объединения. Перед тем как запустить меня на молодняк (самому молодому писателю там было лет пятьдесят восемь), руководитель студии говорил о том, что в литературном произведении должны наличествовать: интригующий сюжет, яркие образы, нарастание напряжения, драматические повороты, юмористические вставки, эмоциональный взрыв… и что-то ещё, я не запомнила.

Потом мы отлично поговорили с «ребятами» – это всё были начитанные интеллигентные люди, и у них, у каждого, было своё мнение о том, что собой должно представлять художественное произведение.

Возьмите один из самых прекрасных рассказов в русской литературе – чеховский «Дом с мезонином». Ну и где там интригующий сюжет, яркие образы, нарастание напряжения, драматические повороты, юмористические вставки, эмоциональный взрыв? Их просто нет. Всё перечисленное воплощает одна-единственная фраза в конце рассказа: «Мисюсь, где ты?» – как лёгкий выдох.

Значит, договорились: к чёрту любые правила!

…кроме тех, которые вы продиктовали, запротоколировали, подписали собственной кровью и навечно назначили сами себе. Вот эти правила я вам нарушать не рекомендую, и потому – читайте! Читайте свой текст – тысячу, три тысячи раз! До тошноты, до ненависти, до рези в глазах. Уверяю вас: каждый раз там есть что делать. Если на три тысячи первый раз он покажется вам неоправданно затянутым – приступайте к работе, даже если верстальщица уже сделала своё дело и внесла правки в вёрстку, даже если редактор рвёт на себе волосы и кричит, что сегодня – последний день Помпеи, то есть последний срок сдачи книги в типографию! Приступайте к работе. Ибо всё минует, кроме того страшного чувства упущенной возможности улучшить текст (согласно собственным неукоснительным правилам), которое вечно будет грызть вашу бессмертную авторскую душу.

Душа романа – субстанция живая и бесконечная. Она не захлопывается вместе с книгой, не замирает с концом истории, а продолжает вас донимать и будоражить, непрошенно возникая где-нибудь на холме, где растёт могучий дуб, при виде которого вы вспоминаете знаменитый старый дуб из «Войны и мира» Толстого, или вдруг произносите задумчиво: «Я подумаю об этом завтра» – словами Скарлетт из «Унесённых ветром».

А сколько знакомых литературных образов – вычитанных, разумеется, впервые прочувствованных в детстве именно внутри книги – настигают вас на берегу моря! И целая буря запахов возвращается к вам, когда писатель, мастер своего дела, приводит героя на деревенский луг, дотошно описывая тонкий аромат душицы и терпкий запах полыни…

И сколько же раз потом в жизни вы вспомните эти страницы!

Это к вам снова и снова возвращается Душа романа.

Человек – как известно каждому школьнику – информацию о мире получает посредством пяти органов чувств: зрения, слуха, вкуса, обоняния и осязания.

Для того чтобы создать объёмный, реальный до боли в сердце, до волнения в груди подлинный мир романа, писатель задействует все эти качества, не упуская и не забывая ничего. Это отличает мастера от… никого. Ибо в Большой Литературе не существует промежуточных должностей и рангов; в Большой Литературе не существует диплома «За лучшую роль второго плана» или приза «Симпатии зрителей». В верхних слоях этой атмосферы трудно дышать и потому очень трудно существовать; там не бывает «симпатичной прозы», или «небесталанной прозы», или «интересной прозы». Есть Литература. Или нет ничего.

Итак, описывая, например, сцену в бане, писатель подключает все пять органов чувств – читателя, разумеется: зрение (жемчужный воздух, плотный на вдох), слух (все звуки как бы приглушены и разбухли, как мокрое дерево шайки), вкус (если лизнуть плечо, оно солёное от пота и горькое от берёзового веника), обоняние (запахи берёзы и можжевельника, пара, пропитанного запахом хорошего мыла, подаренного городской племянницей) и – тут это главное – осязание (влажный горячий пар, скользящий по спине и груди, горячая скамья (сесть только на полотенце!) гладкость дышащей горячей кожи…).

Ну и так далее. (Тут самое время вставить, что писателю Тригорину из пьесы Чехова «Чайка» для описания лунной ночи понадобились только блеск бутылочного осколка и тень от мельничного колеса).

Всё перечисленное, конечно, всего лишь антураж банной сцены, в которой должно что-то произойти, а иначе автор никогда бы не заволок нас в ужасную парилку – ведь её надо пережить, особенно если читаете вы книгу не у камелька зимой, а в летнюю жару в городе Иерусалиме и с каждым прочитанным словом у вас поднимается температура. В бане что-то должно произойти, но этим уже занят проектировщик романа, которого, между нами говоря, мало волнуют все эти жемчужные переливы и запахи. У него жёсткие рамки сюжета, у него график, а с двенадцатой главы вообще начинается ускорение, presto и tutti всего оркестра… Так что он, чтобы не заморачиваться, пишет себе в скобках (а эту фигню – потом) и закрашивает жёлтым цветом, чтобы завтра утром его напарник, художник, по этой метке сразу занялся проработкой и выделкой поверхностей, запахов, света, объёмов воздуха…

Так вот, у всех людей – пять органов чувств.

У писателя есть ещё один рабочий орган чувств: воображение.

Я настаиваю, что к интеллекту как таковому воображение не относится. Образование, даже самое блестящее, мало помогает в создании книг. «Эрудиция – книжная пыль, вытряхнутая в пустой череп», – считал Амброз Гвинетт Бирс. Я встречала весьма простых и даже глупых людей, воображение которых фонтанировало, как Везувий в период извержения. (Правда, оно и застывало окаменевшей лавой в отсутствие остальных писательских качеств.)