На пятом часу операции Гамини и медсестра развернули в обратном направлении процесс, который они начали с Фонсекой. Молодая медсестра, не глядя на него, ловила каждый его жест, боясь совершить ошибку. Но она действовала безупречно и, казалось, была спокойнее, чем он сам.

— Этот инструмент?

— Да. А теперь сделайте здесь поверхностный разрез длиной три дюйма. Нет, слева.

Она разрезала кожу мальчика.

— Не оставайтесь медсестрой. Вы будете хорошим врачом.

Она улыбнулась под маской.

Как только мальчик оказался в послеоперационной палате, Гамини оставил его на попечении медсестры. Никому другому он не мог его доверить. У него было два пейджера, и он попросил ее связаться с ним, если что-то пойдет не так. Он умылся и отправился в хаос сортировки раненых. Там все, кроме него, были в крови.

На сортировку раненых ушло несколько часов. В операционной врачи работали в белых резиновых сапогах, все двери полагалось держать закрытыми. Время от времени изнемогающий от жары доктор на несколько минут забегал в банк крови, где царила прохлада, и приходил в себя между плазмой и эритроцитарной массой. Гамини вошел в хирургию. Почти в каждом отделении стоял маленький Будда, перед которым горела тусклая лампочка, и здесь он тоже был.

Все выжившие уже находились здесь. На деревушку, стоявшую у дороги на Беттикалоа, напали в два ночи. Гамини принесли девятимесячных близнецов. У каждого были прострелены ладони и правая нога, это была не случайность, а прицельная работа. Их мать убили, а их оставили умирать. Через две недели эти двое детишек были мирными, полными света созданиями. Ты думаешь: «Что они сделали, чтобы это заслужить?» — и потом: «Что они сделали, чтобы это пережить?» Их раны, по сути дела незначительные, остались с ним. Наверное, потому, что были абсолютным воплощением зла. В ту ночь было убито тридцать человек.

Потом Лакдаса отправился в деревню, чтобы произвести вскрытие, иначе родственники не получат компенсацию. Здесь жили одни бедняки. В местных деревнях отец семейства из семи человек зарабатывал сто рупий в день, трудясь в деревообделочной мастерской. Стало быть, каждый из них мог тратить на еду пять рупий в день. Цена ириски. Политиков, приезжавших в провинцию, поили чаем и кормили обедом; их визит обходился в сорок тысяч рупий.

Доктора боролись с травмами, нанесенными всеми политическими сторонами, операционный стол был один на всех. После того как пациента снимали со стола, кровь промокали газетами, поверхность протирали деттолом и клали следующего. Из-за того что часто отключали электричество, даже в более крупных больницах, настоящей проблемой была вода, то и дело заканчивались лекарства и вакцины. Врачам приходилось ездить по деревням в поисках самого необходимого — ведер, мыльного порошка «Ринзо», стиральной машины. «Хирургические зажимы были для нас дороже золота».

Их больница жила на манер средневековой деревни. На классной доске, висевшей в кухне, указывалось число буханок хлеба и бушелей риса, необходимых для прокорма пятисот пациентов в день. Но вскоре в больницу прибыли жертвы резни. Доктора скинулись и наняли на рынке двух писцов, которые ходили вместе с ними по палатам, записывая имена и жалобы больных. Чаще всего это были укусы змей или бешеных лис и мангустов, болезни почек, энцефалит, диабет, туберкулез и война.

Ночью все происходило по-другому. Он просыпался, и им мгновенно овладевали звуки окружающего мира. Дрались собаки, бежал какой-то человек, в бак лилась вода. Когда Гамини был маленьким, ночи пугали его, и он долго лежал с широко открытыми глазами, уверенный, что в темноте он и его кровать могут куда-то исчезнуть. Ему нужны были часы, которые громко тикают. В идеале он хотел бы, чтобы в комнате спала собака или кто-то еще — тетя или няня, которые будут храпеть. Теперь, когда он работал или спал в ночную смену, он имел полное представление обо всей человеческой и звериной деятельности за пределами освещенного пространства отделения. Затихала только жизнь птиц, такая звучная и ограниченная определенным местом днем, хотя в Полоннаруве был один петух, который ложно возвещал рассвет в три ночи. Интерны много раз пытались его убить.

Он шел вдоль больницы, от одного крыла до другого, под открытым небом. Рядом с пятнами света, когда он проходил мимо них, тихо жужжало электричество. Такое замечаешь только ночью. Ты видишь куст и чувствуешь, что он растет. Кто-то вышел из здания, вылил в канаву кровь и закашлялся. В Полоннаруве всех мучит кашель.

Он узнавал каждый звук. Топот башмаков или шелест сандалий, скрип пружин, когда он поднимал пациента с кровати, треск ампулы. Когда он спал в палатах, он чувствовал себя частью большого существа, связанной с остальными частями нитью звуков.

Впоследствии, когда он не мог уснуть в корпусе для сотрудников, он проходил двести метров до больницы по пустынной по случаю комендантского часа улице. Ночная сестра на посту, обернувшись, узнавала его и находила ему кровать. Через несколько секунд он засыпал.

В деревенской больнице лежали двенадцать матерей с детьми. При заполнении медицинских карточек беременных женщин проверяли на диабет и анемию. Врачи беседовали с женщинами, подходившими по очереди, и изучали их истории болезни. На самодельном столике сестра заворачивала витамины в кусок газеты и раздавала матерям. Вместо парового стерилизатора для игл и стеклянных шприцев использовалась скороварка.

Крики начались, как только первому ребенку сделали укол, и через несколько секунд в маленькой хижине, служившей аванпостом медицины, плакали почти все дети. Через пять минут они опять молчали. Матери достали грудь и, сияя, смотрели на детей — это оказалось единственным решением и всеобщим триумфом. Эта больница обслуживала четыреста местных семей, а также триста из соседнего района. Никто из министерства здравоохранения никогда не посещал пограничных деревень.

Лакдаса, суровый брат справедливости, пользовался у врачей большим моральным авторитетом.

— Здесь мы имеем дело не с тамильской, а с человеческой проблемой.

В свои тридцать семь он был седым. Выпив, он демонстрировал сложную конфигурацию фантазий, как будто прокладывал курс по хорошо изученной карте:

— Если я выпиваю больше семидесяти двух миллиметров, страдает моя печень. Если выпиваю меньше, страдает моя душа.

Лакдаса питался в основном картофельными роти.[21]Курил сигареты «Золотой лист» в своем джипе, где к приборной панели был приклеен крутящийся вентилятор. Держал в бардачке саронг и спал где придется — в офисе какой-нибудь организации, в гостиной у друга на диване. Иногда он вдруг худел на десять фунтов. Он был одержим своим кровяным давлением, ежедневно его измерял и после любого совещания в больнице взвешивался и проверял сахар в крови. Он принимал полученные результаты к сведению и как ни в чем не бывало носился по джунглям и территории, занятой войсками, навещая своих пациентов. Независимо от состояния, в каком находился, если понимал, в каком состоянии находится.