— Не чего?..

— Не угрожал никто? Намеков никаких не делал? Денег не обещал? Мол, заткнулся бы, а мы денежек заплатим?

— Нет, — отрезал Шаховской.

— Жалко, — вздохнул полковник. — Ешь быстрее, мне на рабочее место надо.

— То есть ты хочешь сказать, что отец Павла Ломейко пристроил сына на должность директора музея в каких-то своих целях?

— Эти люди без своих целей ничего никогда не делают.

— А если чашка с бриллиантами и была его целью?..

— Да ну тебя, — рассердился полковник, — какая, к лешему, чашка с бриллиантами? Где, я тебя спрашиваю, доказательства, что там были какие-то бриллианты?! А?! Нету их, доказательств! А ты ни мычишь, ни телишься со своей исторической частью.

— В письме Щегловитова сказано…

— Да положить мне на письмо Щегловитова! Оно сто лет назад написано и непонятно о чем! Ты мне ни черта сказать не можешь, имеет письмо отношение к убийству или вовсе не имеет, консультант-аналитик называется!

— Упоминаний нет нигде, что я могу тебе сказать?!

— Вот и не говори ничего. Исторические анекдоты — это прекрасно все, но мне надо преступление здесь и сейчас раскрыть. Короче, если депутат имел в виду, что тебя прислал отец Ломейко, значит, была какая-то схема взаимодействия, и схема эта имеет отношение и к Воздвиженке, и к Охотному ряду.

— К Думе?

— К Думе, — передразнил Никоненко. — И значит, ни шута мы не раскроем.

— Я поговорил с Ворошиловым. Он в Думе знает все и про всех. Я попросил его выяснить, чем конкретно в последнее время занимался Бурлаков.

— И чего Буденный?

— Ворошилов сказал, что ничего не знает и выяснять не станет.

Никоненко помолчал над липким стаканом с розовым киселем.

— Значит, не раскроем. — Он констатировал это уверенно и спокойно, как будто говорил: ну, теперь все ясно, дело можно закрывать. — Как хочешь, а надо этого Бурлакова на откровенный разговор вызвать. Вот как хочешь, Дмитрий Иванович! Я бы сам взялся, да не вхож я в Думу вашу!..

— Нужно поговорить со старухой, о которой священник рассказал.

— Да валяй, валяй! Давно бы уж поговорил! Того дружбана, с которым потерпевший чего-то писать хотел, помнишь, я так пока и не нашел. Ну, про которого Милана толковала! Забыл, что ли?

Дмитрий Иванович забыл начисто, но не признаваться же!

— Всех по кругу опросили, а толку никакого. И вообще дело странное. Народу вокруг до мамы, связей до черта, с кем только знакомства потерпевший не водил, а выйти на что-нибудь существенное не можем, что ты будешь делать!

— Как мне найти Варвару?

— Да не надо тебе ее искать, я провожу, и все дела!

Лестницы, переходы, полутемные учрежденческие коридоры, как в присутствии начала двадцатого века, стены, до половины выкрашенные синей краской. Дмитрий Иванович смотрел во все глаза.

— А ты че думал? У нас тут Совет Европы, что ли?.. Где отремонтировали, там посветлее, где не успели — как здесь.

Желтая двустворчатая дверь заскрипела, когда полковник потянул на себя ручку, за дверью открылся еще один коридор, залитый синим люминесцентным светом, совершенно больничный.

— А мы в прошлый раз в каком-то другом месте разговаривали!

— Это «другое место» называется мой кабинет, Дмитрий Иванович! Там как раз отремонтировано уже.

Полковник толкнул еще какие-то двери, за которыми открылось просторное кафельное помещение, уставленное сложным оборудованием, аптечными шкафами, канцелярскими столами, колбами, ретортами, фарфоровыми плошками, разномастными весами и газовыми горелками.

Должно быть, именно так выглядела мастерская на Малоохтинском, где изготавливались патроны для боевых групп, вдруг пришло в голову Дмитрию Ивановичу.

— Варвара Дмитриевна, ты тута?! Или где ты есть-то?

Пожилой дядька в халате выглянул из-за шкафа и посмотрел поверх очков, напомнив Дмитрию Ивановичу Ворошилова:

— Добрый день, товарищ полковник.

— Игорь, я здесь.

Варвара, тоже в халате и резиновых перчатках, энергично крутила в колбе какую-то жидкость. Не переставая крутить, она подошла, кивнула Шаховскому и сунула полковнику локоть. Тот пожал.

Дмитрий Иванович не знал, что ему делать.

— Зелье варишь? — спросил полковник.

— Ага, — безмятежно ответила Варвара. — На погоду.

— К выходным бы солнышка, а, Варь? Наколдуй!

— Какие тебе выходные, Игорь Владимирович, когда дело не раскрыто, я же знаю!..

— Дело! Кабы у меня на руках одно дело-то было!.. И наука ни с места! — Он подмигнул Шаховскому. — А на нее вся моя надежда была.

— Ты обедал, Игорь Владимирович?

— Только оттуда. Сегодня борщ московский и голубцы. Все холодное.

— Есть хочется, — пожаловалась Варвара и ушла со своей колбой за шкаф.

Все это делалось так, словно никакого Шаховского в комнате не было.

И неловко ему было, и странно, и смешно! Как будто он кино смотрел с самим собой в главной роли.

— Варвара Дмитриевна, — сказал он и улыбнулся. — У меня яблоко есть. Будете?..

— Яблоко? — переспросили из-за шкафа.

— Короче, я пошел, — догадался полковник. — Варь, ты профессору пропуск отметишь, чтоб он ко мне не метался! И давай, Дмитрий Иванович, давай! Ты же в Думе работаешь, государственный человек, должен соображать.

Шаховской кивнул и достал из портфеля яблоко.

— О! — сказала Варвара, выйдя из-за шкафа. — Яблоко! Мытое?

И взяла у него с ладони.

— Я про сумасшедшую бабку просто так сказал, — выговорил Дмитрий Иванович, решив, что это и есть самое главное. — Я просто не знал, что еще сказать.

Варвара взяла со стола длинный и узкий ножик и стала аккуратно чистить яблоко.

— Варечка, вы там закончили?

— В автоклав поставила, да.

— Тогда я приступлю.

Дядька в халате протиснулся мимо них и канул среди реторт и горелок.

Варвара отрезала ломтик и отправила в рот. Дмитрий Иванович молчал.

— Вкусное яблоко! — сказала она, прожевав. — Я люблю осенние.

— Антоновки сейчас уже почти не осталось, — доложил Шаховской. — Яблони живут, конечно, долго, дольше людей, но и они… конечны. Когда-то был сорт, назывался «Добрый крестьянин». А потом его не стало, и никто не вспоминает. Представляете?

— Представляю, — она протянула ему ломтик, он взял.

Следовало еще что-то сказать, чтобы она поняла, как ему важно, чтобы она пошла с ним, а не читать лекции про сорта яблок, но он не знал, как это говорится. Не умел.