Я бы назвал Джо вечным студентом: не исключено, что книги так увлекли его именно потому, что он слишком долго не имел с ними дела. Ничто не могло удержать его во время читательских приключений. Читая мои книги, он всегда относился с вниманием к тем авторам, которых я упоминал. Так, он вскоре прочел Блеза Сендрара, Жана Жионо, Селина, Ричарда Джеффериса и многих других писателей, о которых слыхом не слыхивал за несколько месяцев до того. Очень часто, возвращая прочитанную книгу, он хлопал по ней и восклицал:

— Это чертовски хорошая вещь, ты знаешь? На что я отвечал:

— Да, Джо, поэтому я и посоветовал ее тебе. Тогда он спрашивал:

— И где ты только находишь такие книги? Роман Жионо «Песня земли» или что-нибудь из Исаака Зингера могли повергнуть моего приятеля в транс на неделю.

Надо сказать, что я никогда не видел у Джо в руках какой-нибудь дряни: он презирал людей, увлекавшихся бульварным чтивом. Он всегда имел с собой три или четыре книги на тот случай, если понадобится одолжить их хорошему человеку или, как он говорил, «тому, кто хочет быть излеченным». Дело в том, что Джо рассматривал хорошую литературу как терапию. Будучи иудеем, он ходил в синагогу только на Йом-Киппур. Ему дела не было до всяких наставлений, произносил ли их раввин или христианский проповедник. Все — одно дерьмо, так он считал. Джо не терял время на разговоры о политике, религии и даже кино. Мой приятель искренне жалел тех обманутых придурков, которые стекались в Голливуд в надежде стать когда-нибудь звездами.

И все же симпатия к наивным честолюбцам не мешала ему их использовать. Если он увлекался какой-нибудь начинающей актриской, то разыгрывал обычную партию голливудского повесы — обещал ей небо в алмазах, а именно хорошую роль, если она переспит с ним. Надо сказать, трахал он таких с симпатией, а если встречал ее через полгода на грани отчаяния, обычно произносил:

— Что с тобой? Разве я тебе не говорил, как надо себя вести? Ты зря теряешь время, ты не с теми трахаешься. Здесь никто не занимается сексом ради секса, только — ради еще одной ступеньки в карьерной лестнице. Они тут все мерзавцы, я тебе еще сколько месяцев назад сказал! Ни одного порядочного на сотню подлецов! Видишь, там парень стоит, — и он указывает на какого-нибудь известного актера, — да он бы вставил твоей бабусе, если бы думал, что это ему поможет. Берегись этих хищников!

Смешно, но Джо мог играть роль одновременно и защитника, и соблазнителя. И все его за это любили. Он не был мерзавцем вроде остальных, у него действительно имелось сердце и даже своеобразная совесть.

Играя в пинг-понг под звуки Пятой фортепьянной сонаты Скрябина (у нас было двенадцать вариантов записей ее исполнения), Джо уснащал свою речь цитатами из любимых авторов, рассказами о последней подцепленной им юбке (какие у нее сиськи, задница, бедра), и тут же — свежие новости об известных боксерах и рассуждения о пользе здоровой пищи, которую он с религиозным рвением поглощал каждый день.

Он так достал меня своей гребаной здоровой пищей, что однажды я составил список своих любимых блюд (все — с высоким содержанием холестерина, высококалорийные, жирные и страшно вкусные) и прикрепил его на двери кухни, а внизу большими буквами приписал: «Никакой здоровой пищи, пожалуйста!»

Помимо моих книг Джо любил и мои акварели. Он всегда выпрашивал у меня картины, чтобы давать ими взятки тому или иному парню на кастингах. Для себя же он довольствовался тем, что брал мои неудачные полотна и в конце концов увешал ими стены своего жилища. Как в литературе, так и в живописи Джо быстро научился выделять только лучшее. Модильяни был для него на первом месте, далее — Боинар, Джордж Гросс, Ренуар, Матисс. Пикассо он считал шарлатаном, а переубедить Джо в таких случаях невозможно.

Обо всем на свете Джо имел собственное, совершенно четкое представление. Если при первой встрече кто-то ему не нравился, он не церемонился и тут же заявлял об этом. Совершенно не важно, был это мужчина или женщина. С женщиной он мог смягчить лишь свои выражения, но не само отношение, зато с мужиками его заносило на славу. Только последний слюнтяй мог безропотно снести все те оскорбления, что мой приятель бросал ему в лицо. Обычно Джо старался до этого не доводить, он слишком хорошо знал, что может любого уделать в говно, но иногда просто не мог сдержаться. Его не останавливало даже то, что этот человек мог быть моим другом. После того, как тот уходил, Джо говорил:

— И он еще называет себя твоим другом?! Да как ты можешь терпеть такое говно? Да они просто лижут тебе задницу!

Ему было плевать, что обсуждаемому типу случалось занимать видное положение — быть врачом, артистом, психиатром. Последние пользовались у Джо особым презрением. Вообще же Джо старался не драться, а дарить людям хорошие книги. У него имелся целый список таких терапевтических книг — от Германа Гессе до Жана Жионо. В него входили и мои книги, которые всегда были у Джо под рукой и которые он при случае читал вслух.

У него также имелась специальная тетрадка, куда он выписывал цитаты из всех книг, которые прочел. Я старался пристроить этот цитатник в печать, но издатели не увидели в нем того, что видел я. Для меня сам этот блокнот был ключом к избранной литературе. Когда Джо нравилась какая-нибудь книга, он говорил о ней без остановки. Он рекомендовал ее всем, независимо от уровня их развития.

— Прочтите! — просто заявлял он. — И вам станет лучше.

Хотя он начинал как боксер, бокс был ему не так уж интересен.

— Все они мошенники, — поговаривал он, — сплошь мерзавцы.

Что касается рестлинга, то он никак не мог понять, почему такой человек, как я, каждую неделю смотрит его по телевизору. Я пытался объяснить ему, что мне безразлично, насколько это все фальшиво, мне все равно нравится: глазеть на этих мошенников интереснее, чем слушать умнейшую лекцию или какое-нибудь глупое шоу.

Джо редко давал советы, какой фильм глянуть, разве что он советовал иногда сходить на какой-нибудь средненький фильмец только потому, что там играл один из его приятелей. Мой друг был в хороших отношениях с несколькими крупными звездами. С Джорджем Рафтом он общался ближе всего, и Джо восхищался своим приятелем, что бы там ни говорили злые языки. Набор друзей Джо поистине удивлял — они все были очень разного общественного положения, из высшего общества и из низов, думаю, это очко в его пользу. И со всеми Джо говорил на одном языке. Отрабатывая дублером при известных актерах, он получал кое-какие клевые, но уже ненужные им вещички, и то и дело какой-нибудь из этих костюмов (баксов этак за 350) оказывался мне впору.

— Бери, — тут же говорил Джо, — это твое.

В связи с этим ни мне, ни ему не приходилось тратиться на одежду. (Большую часть жизни я носил чужую одежду. А с помощью Джо я уже в довольно преклонном возрасте вдруг начал одеваться как заправский щеголь.)

В самом начале нашего знакомства Джо любил приглашать меня в хорошие рестораны. Иногда я обнаруживал, что местечко он выбрал не из-за хорошей кухни, а из-за хорошенькой официанточки, на которую положил глаз. Несколько лет кряду мы регулярно посещали «У Стефанино» на Сансет-бульвар. Ему нравился и сам бар, и телки, которых там можно было снять, но больше всего — местная гардеробщица. «Настоящая баба», — говорил Джо, а это редкий комплимент из его уст. Она была итальянской актрисой, которая когда-то приехала в Голливуд, собираясь сорвать джекпот, но не преуспела в этом. Я тоже восхищался ею как «королевой эпизода».