Hoi polloi. Barbaroi.[52]

— К сожалению, — бросил я, отодвигая стул, и потянулся к вешалке за пальто.

Вернувшись домой, я сел за стол и, машинально открыв словарь, уставился на стену перед собой. «Аргентина?» — произнес я, словно ожидая ответа.

В пятницу утром я пошел на французский. Студенты по большей части дремали на задних партах, очевидно, пожиная плоды вчерашнего празднества. Ядовитый запах моющих средств, исходивший от полов и классной доски, противное гудение ламп дневного света и монотонный распев форм условного наклонения погрузили в транс и меня самого — слегка покачиваясь от усталости и скуки, я сидел, совершенно не замечая течения времени.

После занятия я направился прямиком к ближайшей телефонной кабинке и, набрав номер загородного дома, старательно прослушал по меньшей мере пятьдесят гудков. Ответа не было.

Шел снег. Я добрел до Монмута, поднялся к себе и уселся на кровать, задумчиво — а точнее, бездумно — глядя в окно на обледеневшие тисы. Через некоторое время я заставил себя перебраться за стол, но заниматься все равно не смог. В один конец, сказала диспетчер. Не подлежат возврату.

В Калифорнии было одиннадцать утра. Мои родители наверняка на работе. Спустившись в холл к моему старому другу таксофону, я позвонил матушке Фрэнсиса в Бостон, переведя оплату на моего отца.

— Ах, Ричард, — сказала она, когда до нее дошло, кто я такой. — Мой дорогой. Как это любезно с твоей стороны. Я так надеялась, что ты приедешь к нам в Нью-Йорк на Рождество. Где ты, прелесть моя? Прислать за тобой машину?

— Нет, спасибо, я в Хэмпдене. А Фрэнсис случайно не у вас?

— Но ведь Фрэнсис должен быть в колледже, разве нет?

— Извините, — в смятении выговорил я. Только в этот момент я сообразил, как глупо было звонить, не придумав заранее благовидный предлог. — Прошу прощения. Боюсь, я все перепутал.

— Что ты говоришь, дорогой?

— Мне казалось, он собирался сегодня быть в Бостоне.

— Ну, если так, то меня он пока не навестил. Я не расслышала, солнышко, так где ты сейчас? Давай я все-таки попрошу Криса за тобой заехать?

— Нет-нет, спасибо, я, собственно говоря, не в Бостоне. Я…

— Ты звонишь из колледжа? — обеспокоенно воскликнула она. — Дружочек, что случилось?

— Ничего, мэм, совсем ничего, — пробормотал я, подавив привычное желание бросить трубку — для этого было поздно. — Просто он зашел ко мне вчера вечером, я уже почти спал на самом деле, но мне послышалось, он сказал, что едет в Бостон… О! А вот и он! — театрально воскликнул я, от души надеясь, что моя реплика прозвучала не слишком ходульно.

— Где? Ты его видишь?

— Да, вон он, на лужайке, куда-то идет. Спасибо, большое спасибо, миссис, э-э, Абернати. — Окончательно запутавшись, я даже не мог вспомнить фамилию ее нового мужа.

— Можно просто Оливия, дорогой. Поцелуй за меня этого негодника и передай, чтоб не забыл позвонить в воскресенье.

Поспешно распрощавшись — к тому времени меня уже несколько раз прошиб пот, — я повернулся прочь, и тут откуда ни возьмись ко мне устремился Банни. Он был в одном из своих шикарных новых костюмчиков и бодро жевал огромный ком резинки. Мне смертельно не хотелось разговаривать с ним, но отступать было некуда.

— Здорово, старик. А куда это Генри подевался? — начал он с места в карьер.

— Не знаю…

— Я вот тоже, — воинственно отозвался он. — С понедельника его не видел. И Франсуа тоже нигде нету, и близнецов. А с кем это, кстати, ты сейчас разговаривал?

— Э-э, да вот как раз с Фрэнсисом, — соврал я. — Так, поболтали немного.

Засунув руки глубоко в карманы, Банни качнулся на пятках.

— Хм. Это он тебе звонил?

— Ну да.

— Откуда?

— Из дома, наверно.

— Точно? Звонок, случайно, не междугородний был?

У меня по спине побежали мурашки. Неужели он все-таки что-то знает обо всем этом?

— По-моему, нет, — ответил я.

— Генри тебе ничего не говорил насчет того, что собирается куда-нибудь уехать?

— Нет. А что?

— А то, что в его квартире уже несколько дней по вечерам свет не горит. И машина исчезла. Я всю Уотер-стрит обыскал, ее нигде нет.

Почему-то мне вдруг стало очень смешно. Я направился к черному ходу. Оконце в верхней части двери выходило на парковку за кортом. Ну разумеется — машина Генри так и стояла там, где я ее оставил.

Я показал в окошко:

— Вон она. Видишь?

Челюсти Банни замедлили ход, а лицо затуманилось от мыслительного усилия:

— Забавно…

— Почему?

Задумчивый розовый пузырь медленно расцвел у него на губах и лопнул со звонким хлопком.

— Да так, — бросил он и снова заработал челюстями.

— С чего ты взял, что они уехали?

— Так тебе все сразу и расскажи! — мотнув головой, усмехнулся он. — Какие вообще планы, старик?

Мы пошли ко мне наверх. По пути он остановился у общего холодильника, открыл дверцу и, подслеповато щурясь, принялся исследовать содержимое.

— Есть тут что-нибудь твое?

— Нет.

Но он уже доставал оттуда замороженный чизкейк. К коробочке была приклеена жалобная записка: «Пожалуйста, не надо это красть! Я на финансовой помощи. Дженни Дрекслер».

— Покатит, — сказал он, воровато оглядываясь. — Никого вроде нет?

— Никого.

Он засунул коробку под пальто и, насвистывая, пошел дальше по коридору. Зайдя в комнату, он выплюнул жвачку и быстрым небрежным движением прилепил комок к внутреннему краю мусорного ведра, вероятно, надеясь, что я не замечу. Плюхнувшись на стул, он принялся наворачивать чизкейк прямо из коробки обнаруженной на комоде ложечкой.

— Фу, какая гадость. Хочешь попробовать?

— Нет, спасибо.

Банни задумчиво облизал ложечку.

— Кислятина. Лимона слишком много бухнули, вот в чем проблема. А вот сыра пожалели.

Он задумался — я был уверен, об этой неудачной пропорции ингредиентов, — а потом вдруг спросил:

— Ты ведь в прошлом месяце порядком тусовался с Генри?

— Вроде того, — насторожившись, ответил я.

— Небось разговоры там всякие разговаривали, а?

— Под настроение.

— А про то, как мы были в Риме, он тебе не рассказывал? — спросил он, не сводя с меня пристального взгляда.

— Ну так, без подробностей.