одиночку уходил из дому, она отправляла следом за ним кого-нибудь из своих родных детей, приказывая: «Не смейте возвращаться домой без вашего большого братца!»

Итак, дикий мальчик с длинными нечесаными волосами изо дня в день часами просиживал на болотистом островке, скрытый среди высоких тростников. Но он был не один. У его ног неизменно прыгал один из его братцев-жабок. И однажды индеец-охотник, бродя по глубокой воде, заметил мальчика. Он слыхал историю о младенце, похищенном много лет назад.

— Это он! — пробормотал охотник и помчался в сторону своего вигвама, а когда увидел людей, закричал: — Я видел черноволосого мальчика! Он играл среди высоких тростников!

И, услышав его слова, несчастные отец и мать тотчас вскричали:

— Это, наверное, наш мальчик!

Охотник повел их быстрым шагом к озеру. Раздвинув стебли дикого риса, он указал дрожащим пальцем на ребенка, который их не замечал.

— Это он! Это мой сын! — воскликнула мать. Она узнала свое дитя.

Молча отойдя в сторону, смотрел охотник, как счастливые отец и мать обнимали и ласкали своего мальчика, который уже вырос таким большим.

Перевод Алины Немировой

Зора Нил Харстон. Дядюшка Понедельник

Зора Нил Харстон (1891–1960) — не первая писательница афроамериканского происхождения, но, по-видимому, первая, бывшая при этом еще и практикующим ученым. Правда, ее вклад в науку сейчас оценивается неоднозначно. Но об этом чуть позже.

Семью Зора Нил Харстон никогда не пыталась создать, она умела оставаться в одиночестве, и это касается не только личной жизни. Ее взгляды оказывались «чужими» как для современников, вне зависимости от пола и цвета кожи, так и для нынешней прогрессивной общественности. Так, она не считала необходимым добиваться отмены сегрегации образования, считая, что это чревато гражданской войной, — а если так, то, значит, следует не идти до конца, а отступиться от своих требований, даже справедливых, и ждать, когда общество будет готово принять их без крови. Тем временем следует повышать уровень образования в школах и университетах для черных: когда он сравняется с тем, что доступен белым, вопрос, по мнению Харстон, должен отпасть сам собой…

Харстон была первым, да, строго говоря, по сей день единственным фольклористом и антропологом, исследовавшим худу (флоридскую разновидность вуду). Но существует мнение, будто она не столько изучала его, сколько создала, вольно или невольно поспособствовав тому, что этнографические обычаи консолидировались и «осознали себя» как этническая черная магия с криминальной подоплекой. С тех пор они зажили своей жизнью, недоброй и опасной, закрытой для исследователей даже с черным цветом кожи.

Так это или нет, нам сейчас, через девяносто лет после издания работ Харстон, сказать трудно. Но «Дядюшка Понедельник» как литературное произведение — результат именно этих работ.

Люди много болтают о дядюшке Понедельнике, но очень стараются, чтобы он об этом не узнал. Дядюшка Понедельник — знахарь-колдун. Уже одного этого достаточно, чтобы вести себя с ним осторожно, но есть еще кое-что, к худу не имеющее отношения. О нем никто ничего не знает, а это много что значит в поселении меньше чем на триста душ, особенно когда человек прожил там сорок с лишком лет.

Никто не знает, откуда он пришел и кто его семья. Никто не знает, когда именно он появился. Просто однажды утром все проснулись — а он здесь. Первым его увидал Джо Линдсей. Он ловил черепах в Лейк-Белл. А в этом озере рыбачить непросто, потому что его со всех сторон окружает мрачное болото, где полно пиявок и щитомордников. Если, направляя лодку багром, вывести ее подальше от зарослей сандарака, там много глубокой воды, да только в ней водится столько аллигаторов, что мало кто решается рискнуть половить там форель. Но Джо взял удочки, насадил на крючки наживку и забросил так далеко, как смог достать, не заходя в болото. И назавтра, едва рассвело, пришел взглянуть на улов. На каждой удочке болталось по черепашьей голове; вытаскивая их, Джо клял ограбивших его аллигаторов. Потом, по его словам, он отправился домой, но не успел отойти от своих удочек на несколько ярдов, как что-то заставило его обернуться, и он едва не помер прямо там. Потому что со стороны озера шел старик, вышагивая между торчащими корнями сандарака. Вода там была слишком глубока, чтобы идти вброд, и потом, как сказал Джо, вброд старик не шел, а просто шагал себе, будто посуху.

Линдсей говорил, что был слишком напуган, чтобы просто стоять и ждать, пока странный человек поравняется с ним, но и с места сдвинуться тоже не мог, и потому застыл на месте и только смотрел, как он пересекает полосу болота и выходит на тропинку у Джо за спиной. Он рассказывал, что когда человек подошел ближе, у него волосы на голове встали дыбом и представился подползающий аллигатор. Но добавлял при этом, что в то утро только об аллигаторах и думал, потому что сначала слышал, как всю ночь самцы аллигаторов дрались и ревели в озере, а потом они ограбили его удочки. Ну, и кроме того, все же знают, что в Лейк-Белл живет отец всех аллигаторов.

А старик все шел прямо на него, мелко семеня, потому что ноги у него были слишком короткие, и размахивая руками в такт шагам. Линдсей говорил, что только и мог, что стоять как можно ровнее и пытаться не показать, как же он напуган. Незнакомец подошел к нему вплотную — и пошел дальше, даже мельком не взглянув на него. Когда он уже отошел, Линдсей смог разглядеть, что на нем совершенно сухая одежда, и решил, что, должно быть, глаза обманули его. Должно быть, старик подплыл к зарослям сандарака на лодке, а потом пересек болото, прыгая с корня на корень. Он подошел поближе к болоту, чтобы взглянуть — но там не было ни одного корня, достаточно большого, чтобы на него можно было наступить. Да и лодки на озере не было.

Старик всем казался странным, но все же Линдсею никто не поверил. Все говорили, что он наверняка видел то же, что и несколько человек после него: старика, идущего со стороны озера. Таким его увидели в первый раз, было это в конце восьмидесятых, и с тех пор о его прошлом никто ничего так и не разузнал. И это всех очень беспокоит.

Было еще кое-что, неприятно поразившее местных: он никогда не спрашивал, как человека зовут или как пройти куда-нибудь. Он вел себя так, будто прожил тут всю жизнь, и всегда называл всех