— Какие тебе, блять, сказки! — вопила она, — жрать и ебаться — вот единственное, что тебя интересует! — Нечаянно-негаданно она произвела формулу, которая впоследствии у неё закрепилась. Я подумал, что возможно так оно всё и выглядит — домостроевский реликт: пришёл мужик домой, скинул сапоги, ударил кулаком по столу: вынь да положь!

— Ну, Эль, не надо… — Хотя погоди: какой «положь»? — я робко прошу, просто спросил — а нет, так и не надо…

— Может у меня самой последний кусок колбасы в холодильнике (так, объект распознан и локализован…) остался!.. Я, между прочим, сама не так богато живу… — тон её сделался приторно жалобным, — нет что б принести… — вот-вот заплачет, маленькая, бедненькая, — ты должен с апельсинами, с конфетами, с шампанским в гости к девушке приходить!..

— «В гости», значит? Глодать кости?.. К кому, к кому?! — «к девушке»?! Значит, «реланиум»? Релятивизм разумеете? — выговаривал я, едва разжимая напрягшиеся челюсти, подготовляя взрыв ярости.

— Что ты бормочешь?! Надоел твой бред! И Санич твой тоже такой простой-деловой: есть, мол, шмаль?! А хрен тебе не…

— Ладно, — сказал я, разобиженный, отчаявшийся даже иметь право на правую (когда ты прав) бытовую злобу, решительно направляясь в коридор, — ты всё равно ничего не понимаешь… Я пойду, Эльмира.

Как не странно, она остановила меня и тут же вытащила из холодильника колбасу, сочинила два бутера и сунула их мне: дескать, вот вам, нате! — я дивился и давился — не то от отсутствия икры, не то от смеха.

46.

Вернулся из деревни в в берлагу — на двери другой замок! Положил вещи в угол, прикрыв их поганым тазом и отправился к Саничу звонить хозяюшке, а если честно — всё равно не дозвонишься — за молотком, ломиком или болгаркой.

Саша встретил меня весело, не удивившись, а пообещав удивить сам. Звонит, говорит, мне Зельцер — голос охрипший, вся какая-то хреновая: где, мол, О. Шепелёв? Я её посылал, отговаривался, а она всё плакалась, просила показать, где ты живёшь. Мы встретились с ней и повёл я её к тебе — думаю: вот сынок-то удивится! Подходим: у берлаги толпа народу, у двери суетятся, в форточку лезут, тут же мент, пристав знакомый — ну как знакомый — он два дня назад, когда нас залили соседи, ко мне приходил… У меня так сердце и ёкнуло. «Что? Что, Саша?!» — затеребилась эта. Поздно, говорю, повесился наверно сынок-то… Пристав сразу ко мне: «А ты тут что делаешь?». Я сразу: — «А ты?» — «Да вот, говорит, квартира тут, её вроде сдаёт какая-то чувиха, мало того, что нелегально, она ещё и не её, соседи накапали, что тут бордель, вот приехали её родственники, дальние, ну, типа настоящие хозяева, наследники, хотят теперь продать. Честно говоря, говорит, это сарай какой-то или сортир, а не квартира». Хе-хе! Позавчера это было…

Я, конечно, удивился. Сказал, что хочу к Зельцеру. Он сказал: не вздумай. Мы взяли инструменты, пива и пошли ко мне. Отогнули гвозди, на которых держался штырь, на котором держался замок, вошли. Всё перелопачено, на столе записка от хозяюшки — начиналась она словами «Что за блядство!», а заканчивалась требованием срочно выплатить ей семьсот рублей (вместо пятисот). Все эти лиценции мне уже ближайшим образом знакомы: непонять по каким логарифмам исчисленные суммы задолженности, намёки на выдворение, разборки чья собственность, и конечно, под конец припрётся какой-нибудь чмырок и будет жить с тобой, пока ты не свалишь сам…

Было опять знойно, и Эльмира встретила нас в шортиках, в маечке, вся потная и томная. Прошли на кухню, пришла собака… Было скучно, поскольку пить никто не собирался… Ну хотя бы пивка… Когда Санич вышёл в ларёк, она фальшивым детским тоном произнесла: «Я плакала… А потом тебя иска-ала…» Я сказал, что я как собака — стоит только позвать…

Когда вернулся наш друг, гений филфака и всего мира уже заволдыривал на мясорубке так называемую маковую соломку — был целый мешок жёстких стеблей, и всё-это надо было перемолоть — ручка вращается невообразимо туго — «Провернёшь пучок и рука отваливается — а на разок надо во-от столько!» — благо им был изобретён новый способ — два оборота туда и два обратно — таким образом дело медленно, но продвигается…

Саша поразился, сказал, жаль нет фотоаппарата — все узнают, чем на досуге занимается ГФ/ВМ, суперстарфакен ВРП! За этим занятием я провёл ближайшие два часа (Саша не выдержал — «Я не могу на это смотреть! Брось, сыночек, не позорься! Кому ты потакаешь! А тебе я щас бошку отгрызу! Не вздумай тоже эту систему попробовать — узнаю — убью обоих!» — плюнул в сердцах и уехал), а также следующие четыре дня…

Вечером пришли гости, клиенты, товарищи по несчастью, короче два торчка варить зелье. Я не стал их встречать, они проскользнули на кухню, я, запереживав, уединился в зале, стал бессмысленно смотреть телевизор, курить на балконе… По своему незнанью я представлял, что вот они сейчас «вмажутся» и тут же «отъедут» — то есть два здоровых (то есть, извините, нездоровых) мужика будут валяться в квартире — какая уж тут, пардоньте, любовь!.. Даже ревность во мне вскипала…

А у них вскипало кое-что получше — жар и смрад шёл нестерпимый — даже в зале, даже на балконе невыносимо! Вскоре ко мне на балкон сунулся чувак — он поставил сюда тару от того, чем и воняло — растворитель. Подал мне руку, сказал, как его зовут. Я тоже.

— Не любишь наркоманов?

— Почему же? Может, наоборот… Не довелось близко знавать.

Тон его был приличен, не развязен. Прошёл к раскрытому окну, встал рядом, спросил закурить. Он был без майки — приземист, мускулист и… горбат… Мне почему-то вспомнился бывший недавно у нас поросёнок — так называемый коржавый — в нём вот тоже был какой-то изъян, какая-то горбинка, целый год его кормили — всё как положено, вровень со всеми (а потом, жалеючи, и отдельно!), а он знай себе не рос, росла только щетина…

— Скучно? — угадал он.

— Да, тоскливо… Я вот алкоголик, то есть пьяница…

— Эльвира сказала: ты писатель.

Я усмехнулся. Появился второй, здоровый, как боров. «Вовка», — и я даже дрогнул (внутренне), а оказалось, тоже приличный человече — все торчи явно душевные люди, отче… Пришла Элька и промурчала что-то типа: ребята, извините, но у меня планы. Они так вежливо закивали: «Да, да конечно…», быстро оделись и удалились, крикнув с порога: «Ну завтра в восемь зайдём, да?» «В такую рань?!» — подумал я.

Она устроилась на втором, «моём» диванчике, включила погашенный мной ящичек. Я вышел с балкона и задел антенну — надо сказать, что маленькая комнатная антенна лежала всегда на стуле у балконной двери или в ногах на упомянутом диванчике, и её всегда кто-нибудь сшибал, из-за чего изображение сбивалось, а Элька орала; кроме того, при переключении с канала на канал её (антенку) необходимо шевелить и поворачивать, пока не понравится хозяюшке — как вы уже догадались, функции этого дополнительного пульта выполнял ваш непокорный — а её покорный — служка… (Саша Большой, прости!)

Я, скрепив все свои нервы, поправил антенну, закрыл по её приказу дверь (хотя ещё страх как пасло кислятиной), неторопливо подошёл к ней, плавно опустился на диван рядом, схватил за шею… Душить не смог — как можно!