Вскоре я забываю о Уилфе и обо всем остальном: просто лежу на дне телеги и наблюдаю за потоком, за отдельными зверями, которые идут мимо, едят траву и порой врезаются друг в друга рогами. Среди них есть и малыши, и старики, есть высокие и коротышки, некоторые исполосованы шрамами, у других грязный и замызганный мех.

Виола лежит рядом со мной, а Манчи так восхищен этими зверями, его маленький собачий мозг так потрясен, что он просто сидит с высунутым языком и смотрит. На несколько минут, пока Уилф везет нас через долину, окружающий мир исчезает.

Есть только море.

Я смотрю на Виолу, а она смотрит в ответ и молча улыбается, и трясет головой, и стирает с щек слезы.

Здесь

Здесь

Мы Здесь, и больше нигде.

Потомушто, кроме Здесь, ничего нет.

— Так этот… Аарон… — наконец тихо произносит Виола, и я отлично понимаю, почему она заговорила именно о нем.

Здесь и сейчас мы чувствуем себя в такой безопасности, что можно говорить даже о самом страшном.

— Да? — Я тоже говорю тихо, наблюдая за семейством зверей у края нашей телеги: мама подталкивает вперед любопытного малыша, который загляделся на нас.

Виола, не вставая, поворачивается ко мне:

— Аарон был вашим проповедником?

Я киваю:

— Единственным.

— И о чем были его проповеди?

— Ну как обычно, — говорю я. — О геенне огненной. О проклятии. О Страшном суде.

Виола обеспокоенно смотрит на меня:

— Ничего себе «как обычно»!

Пожимаю плечами:

— Он считал, что мы стали свидетелями конца света. И разве тут возразишь?

Виола качает головой:

— А у нас на корабле был совсем другой проповедник. Отец Марк. Добрый и веселый, он каждого уверял, что все в итоге будет хорошо.

Я фыркаю:

— Нет, Аарон вапще не такой. Он без конца твердил: «Господь все слышит» и «Если падет один, падут все». Как бутто только этого и ждал.

— Я тоже слышала от него эти слова. — Виола обхватывает себя руками.

Песня по-прежнему окутывает нас теплым потоком.

Я поворачиваюсь к Виоле:

— Он… он тебе ничего плохого не сделал? Там, на болоте?

Она снова качает головой и вздыхает:

— Только орал и вопил. Тоже проповедовал, наверное. Когда я убегала, он бежал следом и опять принимался за свое, а я плакала и просила помочь, но он как бутто не слышал, только говорил и говорил, а я видела в его Шуме себя, хотя и не знала тогда, что такое Шум. Мне еще никогда не было так страшно, даже когда наш корабль разбился.

Мы оба смотрим на сонце.

— «Если падет один, падут все», — говорит Виола. — Что это значит?

Ответа я, оказывается, не знаю, поэтому просто молчу, и мы снова погружаемся в звериную песню и даем ей нас увлечь.

Здесь и сейчас.

Мы только Здесь, больше нигде.

Проходит час — а может, неделя или несколько секунд, — поток зверей начинает редеть, и вскоре мы выходим из стада. Манчи спрыгивает с телеги. Мы едем медленно, такшто он не отстает. Вставать очень не хочется, лежал бы так и лежал…

— Чудо какое, — тихо выдыхает Виола, потомушто песня уже начинает стихать вдали. — Я даже забыла, что у меня болят ноги.

— Ага.

— Что это за звери?

— Огромные штуки, — говорит Уилф, не оборачиваясь. — Просто штуки.

Мы с Виолой переглядываемся: мы оба забыли о его существовании.

Интересно, много он слышал?

— А штуки как-нить называются? — спрашивает Виола, опять изображая его говор.

— Канешн! — отвечает Уилф, давая своим быкам чуть больше свободы, поскольку мы уже вышли из стада. — Антафанты, полевые слоны… да полно названий-то! Я их штуками называю, и все дела.

— Штуки, — говорит Виола.

— Штуки, — пробую и я.

Уилф оборачивается к нам:

— Значится, из Фарбранча оба будете?

— Ага, сэр, — отвечает Виола, кинув на меня быстрый взгляд.

Уилф кивает:

— Армию видали?

Мой Шум громко взрывается, но Уилф опять ничего не замечает. Виола обеспокоенно смотрит на меня.

— Что это за армия, Уилф, не знашь? — спрашивает Виола. От волнения у нее выходит не очень похоже.

— Армия проклятого города, — спокойно отвечает Уилф, как бутто мы об урожае разговариваем. — Болотная армия. Идет и растет, идет и растет… Видали ее?

— А что ты слыхал про эту армию, Уилф?

— Много чего. Каких только слухов не ходит, люди всякое болтают. Так вы видали их, нет?

Я качаю головой, но Виола говорит:

— Да, видали.

Уилф снова оглядывается:

— Здоровая?

— Очень, — серьезно отвечает Виола. — Ты лучше готовься, Уилф. Опасное это дело. Предупреди Брокли-хиллз.

— Брокли-фоллз, — поправляет ее Уилф.

— Надо их предупредить, ясно?

Он начинает издавать какие-то странные звуки, и до нас понемногу доходит, что это смех.

— Кто ж станет слушать старого Уилфа? — говорит он самому себе и опять подстегивает быков.

У нас уходит почти весь день, чтобы добраться до другого края долины. В бинокль мы с Виолой видим, что стадо зверей по-прежнему идет через нее, с юга на север, — и нет ему ни конца ни края. Уилф больше ничего не говорит об армии. Мы с Виолой стараемся вапще не разговаривать, чтобы не ляпнуть лишнего. К тому же мне так трудно уследить за собственным Шумом, что это отнимает все мои силы и внимание. Манчи бежит за телегой, обнюхивая каждый цветок и то и дело задирая лапу.

Когда сонце наконец начинает садиться, телега со скрипом останавливается.

— Брокли-фоллз, — говорит Уилф, кивая в сторону, где река срывается вниз с небольшого утеса. Вокруг пруда у подножия водопада расположились пятнадцать или двадцать зданий. От нашей дороги отходит небольшая проселочная, которая ведет прямо к деревне.

— Ну тут мы и сойдем, — говорит Виола. Мы спрыгиваем на землю и забираем из телеги свои вещи.

— Так и думал, — отвечает Уилф, поглядывая на нас через плечо.

— Спасибо, Уилф!

— Всегда пожалста, — говорит он, глядя вдаль. — Вы бы лучше укрылись, пока не поздно. Скоро дожжь пойдет.

Мы с Виолой невольно задираем головы кверху. На небе ни облачка.

— Во-во, — говорит Уилф. — Никто Уилфа не слушает.