- Позвольте-ка взглянуть, - подслеповато щурясь, промолвила княгиня и потянулась к распискам.

- Виноват, - сказал пан Кшиштоф, быстро отдергивая руку с расписками от пальцев Аграфены Антоновны. - Смотрите так.

Он развернул одну из расписок и, крепко держа ее за края, выставил перед собою так, чтобы княгиня могла ее прочесть. Аграфена Антоновна, впрочем, ничего читать не стала. Вынув из рукава платья кружевной батистовый платочек, она внезапно разразилась бурными рыданиями. Увы, для Огинского ее рыдания внезапными не были: он их предвидел и теперь, брезгливо морщась и не предпринимая никаких попыток утешить княгиню, пережидал этот водопад слез, как застигнутый непогодой путник пережидает под каким-нибудь деревом проливной дождь.

Поток самых настоящих слез, насквозь промочивших кружевной платочек и продолжавших струиться по дряблым щекам княгини, оставил пана Кшиштофа вполне равнодушным. Он и сам умел плакать и смеяться по собственному желанию, причем делал это много искуснее Аграфены Антоновны. Каждое ее движение, каждое слово, каждый вздох и едва ли не каждая ее мысль были перед ним, как на ладони, и не вызывали в нем ничего, кроме брезгливого нетерпения. Даже если бы пан Кшиштоф хотел сжалиться над Зеленскими и дать им отсрочку, он не мог бы этого сделать. Огинский более не нуждался в рычаге, с помощью которого мог бы давить на князя; теперь он нуждался в деньгах и не имел ни минуты лишнего времени.

Пан Кшиштоф решил скрыться. Это решение зрело в нем уже давно, а последовавшие одна за другой встречи - сначала с Лакассанем, а потом и с княжной Марией - заставили его поторопиться. Багратион был выведен из игры, но Лакассань и княжна были много опаснее. Лакассань, совсем как какой-нибудь языческий идол, все время требовал крови, проливать которую здесь, в этом захолустье, где каждый человек был на виду буквально круглые сутки, было бы сущим безумием. Княжна же, поразмыслив совсем чуть-чуть и сопоставив кое-какие превосходно известные ей факты, в любой момент могла осознать истинную цену заверений пана Кшиштофа в вечной дружбе и преданности. Огинскому все это смертельно надоело, и он принял твердое решение исчезнуть.

Для этого, однако, требовались деньги - желательно большие, но на худой конец сошли бы и те, что задолжал ему князь Аполлон Игнатьевич. Семьсот рублей, которые князь, дал ему наличными, пан Кшиштоф давно уже истратил - он любил пожить широко и привольно, не стесняя себя в средствах. Деньги нужны для того, чтобы о них не думать. Пан Кшиштоф не знал, кто сочинил эту крылатую фразу, но готов был с восторгом подписаться под ней обеими руками. Увы, в его жизни было очень мало периодов, когда он мог себе позволить не думать о деньгах, и исчислялись эти счастливые периоды не годами и даже не днями, а часами и минутами. Поэтому слезы Аграфены Антоновны не возымели на Огинского никакого воздействия: он твердо решил не уходить, пока не получит денег.

- Любезнейшая Аграфена Антоновна, - сказал он, аккуратно убирая расписки обратно в карман, - мне жаль, что я послужил невольной причиной вашего огорчения, но войдите же и вы в мое положение! Эти деньги мне просто необходимы, иначе я никогда не позволил бы себе просить и тем паче требовать возвращения долга. Но при всем моем безграничном уважении к вам я вынужден настаивать на том, чтобы деньги были выплачены мне сегодня же все, до последней копейки. Мой долг зовет меня обратно на поле брани, и я не могу вернуться туда пешком, без оружия и в статском платье. Посему осушите ваши слезы, и давайте подумаем, как нам быть.

- А нечего тут думать, батюшка, - неожиданно бодрым и звучным голосом сказала Аграфена Антоновна, отнимая от глаз платочек и выпрямляясь в кресле. - Нету денег и взять их негде, так что ступай-ка ты, откуда пришел. Некогда мне с тобой воду в ступе толочь. Князь, говоришь, тебе задолжал? Так ведь он, государь ты мой, почитай, всей губернии должен, да половине Москвы в придачу. Вот с него, батюшка, и спрашивай, а меня уволь. Уволь, уволь и уволь! Иван! Проводи гостя!

- Не надо, Иван, - спокойно сказал пан Кшиштоф вошедшему лакею. Барыня изволила пошутить. Ступай себе, Иван.

Сбитый с толку лакей неловко топтался на пороге, переводя растерянный взгляд с княгини на Огинского и прикрывая ладонью рдеющее, как станционный огонь в метельной ночи, увеличившееся вдвое против нормального размера ухо.

- Я кому сказала?! - грозно возвысила голос Аграфена Антоновна.

- Что ж, - окончательно разваливаясь на диванчике и вынимая из кармана сигару, сказал Огинский, - как вам будет угодно. Мне-то все равно, я могу и при лакее. Подай-ка огня, Иван. Благодарю, любезный, ступай на место... Итак, сударыня, - продолжал он, окутываясь пахучим дымом, - ваша позиция мне ясна. Теперь извольте выслушать, что думаю по сему поводу я. В том случае, если нынче же я не получу своих денег...

- Пшел вон, - сквозь зубы скомандовала княгиня, и лакей бесшумно испарился.

- Если нынче же я не получу своих денег, - как ни в чем не бывало продолжал пан Кшиштоф, - я подам эти расписки к взысканию в судебном порядке... Впрочем, нет, - перебил он себя. - Сначала я изловлю вашего супруга и уговорю его попробовать отыграться. Вы его знаете, он согласится и станет играть до тех пор, пока я его не отпущу. А я не отпущу его, пока не выиграю у него тысяч сто... нет, лучше двести. И только потом пойду с его расписками в суд. Ему-то что, он сядет в долговую яму или застрелится, это уж как угодно... А вот каково придется вам, княгиня? Учтите, я не стану молчать и постараюсь поставить как можно больше ваших знакомых в известность об обстоятельствах, вынудивших меня обратиться в суд. Я расскажу о том, как Аполлон Игнатьевич убегал от меня через черный ход, и о том, как вы прямо и открыто отказались оплачивать долг главы вашего семейства. Все имущество, которое у вас еще осталось, будет продано с молотка, и никто в целом свете не даст вам ни копейки, потому что отдавать вам деньги означает просто выбрасывать их в сточную канаву. Вам придется торговать своими дочерьми, любезная княгиня, и я вам глубоко сочувствую, ибо вряд ли найдется мужчина, который добровольно согласится хотя бы взглянуть на них более одного раза. Вам придется научиться стирать белье я имею в виду чужое белье, своего-то у вас не будет... И все эти бедствия могут произойти с вами - да нет, что я говорю?.. непременно произойдут! только лишь потому, что вы не хотите отдать мне несчастных тысячи трехсот рублей. Ну, посудите сами, стоит ли одно другого?

На некоторое время в приемной дома князей Зеленских воцарилась напряженная тишина. Затем Аграфена Антоновна тяжело вздохнула.

- А ты хват, поручик, - сказала она. - Где ж это ты так навострился с женщинами воевать?

- Это еще вопрос, - невозмутимо откликнулся пан Кшиштоф, - кто в вашем доме женщина, а кто мужчина.

- Правда твоя, - с новым вздохом признала княгиня. - Экий ты, батюшка, въедливый... Нет того, чтобы, как меж приличными-то людьми водится, взять да и вызвать его, фармазона этакого, на дуэль, да и застрелить, чтоб сам не мучился и других не мучил. Так ты вон чего удумал!

- Вот еще, - усмехнулся пан Кшиштоф, пропуская сигарный дым через усы. - Мне нужны деньги, а не шкура князя Зеленского. Что мне делать с его шкурой - повесить над камином? Боюсь, что это будет весьма сомнительное украшение. И потом, дуэли строжайше запрещены высочайшим повелением. Была мне охота за свои денежки в Сибирь отправляться! Так как же насчет денег, мадам?