На душе и в голове полная неопределенность. Как и в каком виде предстать наверху, я с горем пополам придумал. Однако как выкручиваться дальше – не имел ни малейшего понятия…

Прошло полтора часа неспешного «восхождения». До поверхности остается метров сорок. В верхнем слое вода гораздо чище – то ли взвесь успела опуститься ниже, то ли взрывная волна не смогла поднять ее столь высоко. Видимость почти нормальная. На поверхности заметны те же бесформенные обломки и тела людей. Размеренно работая ластами, я долго всматривался в болтавшихся наверху моряков, но выживших среди них не обнаружил.

На глубине десяти метров засекаю время и делаю последнюю «площадку», необходимую для декомпрессии. По правилам она должна быть самой продолжительной, иначе можно схлопотать кессонку…

«Восхождение» закончено. Весь путь с глубины двести семьдесят метров отнял у меня более двух часов. До того как появиться на поверхности, я сбросил с себя ребризер и ласты, расстегнул ремешок дайверского компьютера, и все это отправил на дно, оставив на всякий случай лишь сумку с припасами – как знать, сколько мне придется ждать спасения?..

Теперь, не считая зажатой в руке сумки из прорезиненного материала, я действительно, как две капли воды, походил на тех, кто безжизненно покачивался на высоких океанских волнах.

Всплыв, первым делом оглядываю горизонт на триста шестьдесят градусов. Никого. Ни одного военного корабля, ни одного гражданского судна. Это неплохо. И вполне объяснимо. Для старта спасательной операции наземные службы должны прийти в себя после ядерного взрыва. А это не так просто, ведь по задумке советского злого гения больше всего должно пострадать побережье.

Погибших моряков вокруг много – в радиусе трех-четырех кабельтовых их не менее полусотни. Остальные либо дальше, либо навеки погребены в океане.

«Наверное, здорово рвануло, – по давней привычке полощу рот водичкой. – Вы уж, простите, меня, ребята. Видит бог, я не хотел вашей смерти».

Осмотревшись, я отыскал небольшой обломок деревянного настила, служившего палубой в каком-то корабельном помещении. Пристроив на него сумку и сориентировавшись по солнцу, я неспешно поплыл в сторону ближайшего мыса, до которого, по моим расчетам, было не менее шестидесяти пяти миль. До суши я намеревался добраться за трое суток. Затем планировал отдохнуть, просушить одежду и отправиться в ближайший городок, где можно было разжиться нормальным прикидом и обувью. Таков был мой план.

Качаться на волнах, уцепившись за несколько сколоченных деревяшек, пришлось долго. Каким же я оказался провидцем, – прихватил из «Барракуды» и впоследствии не выбросил сумку с пресной водой и провизией! Как мне помогли эти скудные запасы!.. Галеты и шоколад я употреблял понемногу, так как после них нестерпимо хотелось пить, а фляга вмещала всего лишь литр пресной воды. Ее приходилось экономить.

Температура воды на поверхности была нормальной. Днем я только пил, потому что нещадно палило солнце, прогревая воздух градусов до сорока. Ночью становилось прохладно – я начинал замерзать и спасался небольшими порциями калорийной пищи. В подобном режиме прошло более суток, за которые я преодолел миль двадцать из немалого пути. За это время в небе трижды гудели самолеты. Правда, дистанция до них оставалась большой, и я не рискнул использовать сигнальные ракеты. А в середине следующего дня на горизонте вдруг показался корабль.

Атлантический океан; залив Мэн; район точки № 6 США; штат Мэн. Военный госпиталь 2-го оперативного флота ВМС США. Настоящее время

Если самолеты, бороздившие небо над прибрежными водами, удивления не вызывали, то появление надводного корабля стало для меня полной неожиданностью.

«Как? Откуда?! – до рези в глазах всматривался я в далекий силуэт. – Все корабли в радиусе ста миль от эпицентра взрыва должны были погибнуть! Так откуда же он взялся?..»

Судя по всему, это был небольшой корабль береговой охраны, на всех парах шедший в район точки № 6. То есть туда, где сутки назад прогремел ядерный взрыв. И к моему полнейшему разочарованию, он шел прямо на меня – разминуться с ним незамеченным было невозможно.

«Черт бы тебя побрал! – прошептал я. – Придется корректировать планы…»

Я вполне мог доплыть до берега без посторонней помощи – иногда приходилось преодолевать и не такие стайерские дистанции. Я был здоров, полон сил и желания добраться до ближайшего мыса. И вдруг этот проклятый пароход!

Изменившиеся обстоятельства вынуждали действовать по-другому. Во-первых, мне пришлось расстаться с сумкой и всем ее содержимым: документами, деньгами, сигнальными ракетами, остатками пресной воды и пищи. Наполнив внутреннее пространство сумки морской водой, я распрощался с ней. Во-вторых, я достал из кармана сотовый телефон погибшего американского моряка и также поспешил от него избавиться. Конечно же, его электронная начинка была мертва, но мало ли? Вдруг владельца опознают по марке мобильника или умные спецы каким-то образом восстановят содержимое телефонной книги? Мне же до определенной поры лучше оставаться безымянным. В-третьих, дождавшись, когда до корабля останется менее одной мили, я нацепил на физиономию гримасу страдания, распластался на куске деревянного настила и принялся ждать… Размокшую пачку сигарет и зажигалку я решил оставить. Что-то ведь в карманах выжившего бедолаги должно быть!

Экипаж заметил терпящего бедствие матроса довольно скоро. Корабль с яркой эмблемой береговой охраны застопорил ход в одном кабельтове; боцманская команда оперативно спустила шлюпку; меня переправили на борт и тут же перенесли в медицинский блок.

Я нарочно предстал перед спасителями в полусознательном состоянии, дабы они не приставали с расспросами. Что я мог ответить на их вопросы? Английским языком я владел, но далеко не в такой степени, чтобы сойти за американца.

Врач – чернокожий парень лет тридцати – дотошно осмотрел меня с ног до головы, заглянув при этом в рот, в уши и глаза. Затем приступил к детальному обследованию: измерил температуру, давление; послушал дыхание, посчитал пульс; снял кардиограмму…

Позже врача у кушетки сменил рослый парень – по всей видимости фельдшер или медбрат. Он со всей дури начал растирать мое тело какой-то дурно пахнущей дрянью. Уже через минуту кожа горела и требовала спасительной прохлады. Но я героически молчал.

После пытки меня укутали мягкой махровой простыней и укрыли тремя одеялами.

«Идиоты, – тихо ворчал я, обливаясь потом. – Это для вас – европейцев и американцев – температура воды в двадцать градусов является экстремальной. А для нас – русских – это норма. А по пьяни и в крещенском экстазе мы можем и в прорубь окунуться».

Лежа на высокой кушетке, я продолжал играть роль больного: тяжело и прерывисто дышал, словно не мог насладиться воздухом. При этом неподвижно глядел в стерильно-белые потолочные панели и упорно не отвечал на вопросы доктора.

В общем-то, притворяться сумасшедшим труда не составляло. Все просвещенное человечество панически боится ядерной войны, и моряка, побывавшего рядом с эпицентром взрыва, никто бы не осмелился обвинить в симуляции. Лежит, молчит, куда-то смотрит… Может, пытается забыть то, что пережил. А может, просто потерял рассудок.