Крик отказалась от праздничного ужина, что приготовил для нее Альберт. Стол был уже накрыт в землянке, ее любимые блюда – гриш и фазаний суп с лепешками.

– Я же тебе говорила – натощак.

– В дороге нельзя голодать, а то заболеешь.

– Это не дорога, Альберт, – возразила она, – не движение с места на место.

– А что же?

– Увидишь. – Она заглянула под крышку пульта на стене. – Так, – сказала она, – сейчас починим. – И протянула к пульту короткий кабель, который Альберт сразу узнал – они добыли его прошлой зимой, в каземате у пруда. Этот кабель – один из самых дорогих, сказала тогда Крик, найти его в обычной камере – настоящее чудо, добрый знак.

А сейчас она смотрела под купол у них над головами. Пульсирующие кворхи скользили по металлической поверхности, будто стеклянные шарики в чаше.

– Представь, что заснул с открытыми глазами, а просыпаешься с закрытыми, – объяснила она. – Вот чего надо ждать.

Ничего он представить не смог. А шарики все скользили под потолком, но уже не плавно, а рывками, и Крик насторожилась. Вид у нее был удрученный.

– Не нравятся мне показания на этом отрезке. Утечка энергии через корпус.

– Можешь это исправить?

– У нас только десять минут, а потом система откажет. В лучшем случае двенадцать. Ждать некогда. Пора отправляться.

– Прямо сейчас? – переспросил Альберт.

– Разумеется, сейчас.

– Но как же…

– Некогда. Просто делай как я тебя учила, – велела она. – Давай.

Он даже тапочки не успел снять. Снаружи, в лесной чаще, кроны деревьев кишели летучими мышами, ночное небо рябило от них. На обратном пути в землянку он пригнулся, иначе угодил бы в самую гущу, – он отмахивался, чтобы мыши не запутались у него в волосах; две задели его за плечо, остальные хлопали крыльями над ухом, обдувая ветерком. Он старался не перейти на бег – а вдруг споткнется? Один неверный шаг – и все пропало. Раньше, когда они отрабатывали отлет, Крик шла за ним следом. Они тогда пересекли поле, достигли укромного уголка леса, где был разбит лагерь. Забрались на крышу землянки, встали каждый на свое место – туда, где Крик нарисовала труксолом крестики. Крик щелкала пальцами и приговаривала: “Фьюить! Готово! Раз – и улетим!” Но теперь, когда все было взаправду, их пробы казались жалкими. Посреди поля он вдруг понял, что Крик нет рядом. Где она? Упала? Вдруг ее сбили “птицекрысы”?

Он припустил к лагерю. Чем дальше от кондьюсера, тем сильнее сгущалась тьма, да и колосья в поле мешали, хлестали по рукам. Но он добежал до опушки и ни разу не споткнулся, а дальше места были знакомые, хоть с закрытыми глазами иди. Вот блеснули сквозь чащу огни лагеря – можно перевести дух. Он скатился вниз по косогору к землянке. Но где же Крик? Вот желтый крестик, где она стояла, – чуть поодаль от его крестика. Стоя на своей метке, он ждал, надеялся. Десять минут, сказала она. Двенадцать от силы. Сколько уже прошло? Он смотрел на далекое зарево от кондьюсера, чуть выше деревьев, – увидеть его, по словам Крик, могут только настоящие аоксинцы. Как он гордился, что тоже видит! Он стал мечтать о том, что еще увидит в скором будущем. Его ждут инопланетные пейзажи, бесконечное разнообразие растений и животных. Красота по иным, неземным канонам.

Ррррряяяядом во мррррааааа… ■

◂◂

▸

[…] Красота по иным, неземным канонам. Рядом во мраке зашуршали шаги. Он оглянулся – Крик стояла на своей метке.

– Помни, – сказала она, – я сделала все, что могла. Если ошиблась, прости. Ты все понял?

– Кажется, да, – отозвался он.

– Смотри не забывай. Знания – это все. Помни, чему я тебя учила. – Оннннаааа шшшагггггнууууулаааа вввввлеееееееевоооооо… ■

◂◂

▸

[…] чему я тебя учила. – Она шагнула влево и что-то вложила ему в ладонь. – Он тебе еще пригодится. – Это был старый хав. – Береги. Когда-нибудь я его передам в наследство своему первенцу.

– Хорошо. – Он крепко сжал хав.

– Ну ладно. Взгляд вверх, руки по швам, – напомнила она. – Не забудь вовремя выдохнуть.

Он не отрываясь смотрел на зарево кондьюсера.

Через миг из-за дальних верхушек деревьев стала подниматься легкая голубая дымка. Замерцал огонек, послышался шум, будто птицы загомонили. Все ярче свет, все громче звуки. Луч фонарика заметался среди деревьев. Раздался свист, замелькали в чаще силуэты людей. А он так и стоял на труксоловой метке, никуда с Земли не улетел.

– Что такое? – спросил он, обернувшись к Крик. – Сломался?

Но на том пятачке ее уже не было, он увидел лишь, как она, пригнувшись, исчезает во тьме. Она бубнила под нос: “Посланцы, посланцы, посланцы, бежим!”

⇒

В школе один мальчик научил меня тереть батарейки, если они начинают садиться. И когда речь Мэксин Лэдлоу замедлилась и заскрежетали помехи, я выключил плеер. Вытащил из гнезда батарейки, потер торцами о штаны. Вначале заряда хватило всего на пару секунд, и я уже подумывал внести имя того мальчика в черный список людей, недостойных доверия. Но тут я смекнул, что дело наверняка не в трении, а в температуре. И стал греть батарейки в ладони, пока не потеплели на ощупь (я проверял их губами). Грел я их долго, потому что собственного тепла мне не хватало, и мысли стали уноситься далеко, к людям, о которых думать не хотелось. Но тепло помогло. Мэксин Лэдлоу вновь заговорила обычным голосом, и батареек хватило до конца третьей части. Когда после бегства Крик в плеере что-то защелкало, мне пришлось выбирать. Если слушать последнюю кассету с самого начала, то наверняка не узнаю, чем кончилось. А если перемотаю вперед, на середину второй стороны, то услышу конец – но вдруг пропущу что-то важное?

В моих обстоятельствах это был не пустяк – решалась моя судьба. Ведь чем больше удастся выжать из батареек, тем меньше я буду наедине со своими мыслями. Пока я слышу эти строки, меня согревает доброе слово, несет покой и нормальную жизнь. И я сумею сберечь свой мирок. А без них нахлынут воспоминания: придорожные стоянки и скрежет шин, проломленные черепа и кровь. Я стану гадать, куда мчит сейчас Фрэн Хардести, и буду задыхаться от беспомощности.

И я достал из коробки последнюю кассету, мизинцем перемотал пленку. Вот что мне удалось услышать:

[…] ответить да, но когда доктор выложила на стол фотографию, голос у Альберта дрогнул. Он чувствовал себя в комнате будто в ловушке.

– Нет, – силился он сказать. – Это не она. Вы перепутали.

Ну и пусть женщина на снимке крупная и сутулится, как Крик. Ну и пусть глаза у нее водянистые, почти бесцветные. Ну и пусть шея короткая и толстая, ноздри широкие, а над верхней губой складка. Немало и отличий, а значит, сомнений. Скажем, у женщины на фотографии все зубы на месте. И волосы прямые, блестящие, собраны сзади. И скулы не так выступают. И губы пухлые, и мочки не отвисают. А главное, кожа – безупречно чистая. Ни шрамов на лбу, ни трещин, ни волдырей под носом.