«Если целью правительства Его Величества является привлечение в кратчайшие сроки как можно большего количества нейтральных государств на нашу сторону, можно с уверенностью сказать, что подход мистера Черчилля наименее всего продуктивен для достижения поставленной задачи. Мы не можем не чувствовать, что все наши усилия увеличить симпатию к нам со стороны нейтральных государств, постигла крупная неудача» [458] .

В подтверждение своих слов Карр приложил десятистраничный дайджест иностранной прессы.

Галифакс перенаправил материалы Э. Карра Уинстону Черчиллю со следующей сопроводительной запиской:

«Боюсь, что результат Вашего выступления оказался совсем не таким, как Вы ожидали. Однако, если бы я увидел Вашу речь, я мог бы ожидать подобной реакции. Как Вы думаете, не лучше ли будет в будущем, когда Вы станете говорить о вопросах, касающихся международной политики, предварительно познакомить меня с тем, что собираетесь сказать? Вы ставите меня в неудобное положение, когда высказываете публично суждения, которые расходятся с позицией премьер-министра и позицией Форин-офиса. Мы все стремимся к достижению одних и тех же целей, и я всегда готов в любое время обсудить это с Вами, но нашему общему делу не поможет, если мы станем говорить двумя разными голосами. Я не сомневаюсь, что Вы испытывали бы аналогичные чувства, если бы мы поменялись местами и я стал публично выступать по вопросам военно-морской политики. Есть большая разница между тем, что можно говорить в личных беседах и на публике» [459] .

В ответном послании Черчилль заметил, что в целом не возражает против того, чтобы знакомить заранее с основными положениями своих речей. Правда, пойдет он на это только в случае, если сочтет, что «действительно существует потребность в беспокойстве главы МИД». В заключение первый лорд Адмиралтейства добавил:

«То, что говорят нейтральные государства, сильно отличается от того, что они чувствуют, или от того, что должно произойти» [460] .

В приватной беседе он был более откровенен, заявив, что «не давать мне выступить – то же самое, как пустить сороконожку, запрещая ей касаться земли» [461] .

...

Черчилль нисколько не собирался ограничивать публичные выступления ни после упрека лорда Галифакса, ни после недовольства Невилла Чемберлена. Выше мы приводили благожелательный отзыв премьер-министра на выступление Черчилля по радио 1 октября 1939 года. Сам Черчилль считал эти строки из письма Чемберлена очень важными, поэтому вставил их в свои мемуары, которые не отличались изобилием не черчиллевской корреспонденции.

Это письмо было всего лишь одной стороной медали. Вторая сторона, как это нередко бывает, была более тусклая и бросала куда менее героичный свет.

Спустя несколько недель после октябрьского выступления первого лорда Адмиралтейства Невилл Чемберлен подготовил специальное распоряжение, которое предписывало всем членам правительства согласовать публичные выступления и их тексты с лордом-хранителем Малой печати сэром Сэмюелем Хором.

Как и следовало ожидать, Черчилль с крайним неприятием отнесся к новым правилам. Понимая, что полностью отказаться от контроля со стороны правительства он не сможет, глава Адмиралтейства перевернул ситуацию, поставив Чемберлену такие условия, которые вряд ли могли вызвать у него желание следить за своим коллегой.

«Коммуникации министров во время публичных событий, по моему опыту, всегда оставляли право выбора и были связаны с их великолепным знанием политики правительства, – заявил военно-морской министр. – Я получаю много писем и предложений выступить по радио, и время от времени – разумеется, это нисколько не связано с получением удовольствия – я чувствую, что мне есть что сказать и это может быть полезным. Я полностью согласен, что Вам следует направлять меня в этом вопросе, но я не думаю, что мне следует обращаться в этой связи к лорду-хранителю Малой печати. Я буду ожидать Вашего личного вмешательства перед моими выступлениями, и если я буду чувствовать, что это мой долг, я сам приеду к Вам».

По словам Роя Дженкинса, которому доводилось неоднократно входить в состав кабинета министров, «своим ответом Черчилль фактически лишил Хора функций смотрителя, а Чемберлену дал понять, что если он встанет между ним и публичными выступлениями, тогда всякий раз, когда это будет происходить, им придется иметь весьма неприятный диалог» [462] .

Черчилль был достаточно опытным управленцем, чтобы не только понять в сложившейся ситуации огромное значение публичных коммуникаций, но и отстоять свое право на них.

На посту премьер-министра

Десятого мая 1940 года Черчилль стал премьер-министром. В тот день он смело мог повторить слова Гарри Трумэна – «фишка дальше не идет». Черчилль оказался на политическом олимпе, в высшей точке не только власти и полномочий, но и ответственности. Отныне за любое решение правительства Его Величества предстояло отвечать лично ему. Каким курсом следовать дальше? Какие шаги предпринять? Все эти вопросы были связаны с его персональной ответственностью.

В сложившейся ситуации ключевое значение имело первое выступление перед парламентом. Во-первых, оно должно было задать ориентиры, в рамках которых будет оцениваться (хотя бы на ближайшее время) деятельность нового главы правительства.

Во-вторых, оно было важно с психологической и моральной точки зрения для простых британцев. С одной стороны, всех волновал вопрос, какой курс изберет правительство. С другой – что не так очевидно, но в действительности имело гораздо большее значение – обладает ли правительство достаточной силой для претворения своих идей в жизнь, хватит ли ему уверенности и воли отстоять свои позиции.

И наконец, третье. Для принятия решительных действий положение Черчилля политически было слишком неустойчивым. Как уже указывалось выше, он стал премьером не в результате общенациональных выборов, он возглавил коалиционное правительство, представленное сразу тремя партиями, и он не был лидером Консервативной партии, которую представлял. Кроме того, среди политической элиты у него было много противников да и просто тех, кто относился к нему со скептицизмом. Круг этих лиц был весьма обширен, начиная от глав министерств и высшего командного состава и заканчивая секретариатом Даунинг-стрит.

Итак, все ждали первого выступления премьер-министра. Каждое его слово будет ловиться тысячами ушей, анализироваться тысячами умов, вызовет восхищение или, наоборот, отвращение у тысячи душ. Как построить свою речь? Что сказать аудитории? На чем акцентировать внимание? И… какой длительности должно быть выступление?

На последний вопрос Черчилль ответил сразу. Когда каждое твое слово – на вес золота, речь не должна быть слишком длинной. Если говоришь о главном, достаточно и пяти минут.

В остальном все было гораздо сложнее. Черчилль решил рискнуть – сказать правду, какой бы суровой она ни была.