Скоро весна окончательно вступит в свои права. Весенними были запахи земли, и Лаура даже порадовалась, что Жюли встретила ее совсем не так, как она предполагала. Теперь она сделает все, чтобы дом ее был всегда готов принять ту, что тогда так и не приехала, но, возможно, еще окажется здесь…

Два следующих дня Лаура отдыхала от тягот путешествия, понемногу вспоминая о своих прошлогодних привычках, а Жуан посещал общественные места: бывший Королевский дворец, а ныне дворец Равенства, прилепившийся к Тюильри Конвент и уличные кафе. К вечеру второго дня он вернулся домой в компании с Анжем Питу, которого обнаружил у фонтана все в том же саду Тюильри. Поставив ногу на стул, тот что-то быстро черкал в блокноте, в то время как поодаль какой-то щеголь с якобинцем отчаянно бились на дубинах, — эту забаву недавно ввела в моду «золотая молодежь». Щеголь победил и, повалив врага на землю, железной хваткой, вовсе не гармонировавшей с его холеным лицом, потащил его «освежиться» в фонтан, куда якобинец и плюхнулся, подняв кучу брызг. Вся эта возня сопровождалась одобрительными выкриками собравшихся зрителей. Питу закончил записывать, засунул блокнот и карандаш в карман, пожал плечами и пошел было прочь, но тут едва не попал прямо в объятия бретонца. Лицо его озарилось улыбкой:

— Жуан! Что ты здесь делаешь? Я думал, ты еще в Сен-Мало!

— Вот, как видишь, приехали. А тебя теперь интересуют эти потасовки?

— И да, и нет. Такие драки происходят каждый день, а тут я просто записывал, что пришло в голову по этому поводу… но скажи мне… раз ты в Париже, так, может быть, и она… тоже здесь?

— Кто она?

— Как будто не знаешь? Лаура, милая Лаура!

— Ах, так ты хочешь сказать, мисс Адамс? Да, она и правда здесь уже два дня.

— И ты только сегодня нашел меня, чтобы это рассказать?

Питу ускорил шаг и почти выбежал из парка, Жуан не поспевал за ним: тот летел как на крыльях. На улицу Монблан они оба прибежали запыхавшись. Около двери у Питу вдруг сильно закололо в боку, и он согнулся пополам, чтоб отдышаться, не забыв, однако, дернуть за колокольчик звонка. Мгновение спустя он уже заключил в объятия Лауру, только и успев вымолвить: «Ну, наконец-то!»

— По правде сказать, — проворчал Жуан, едва пере

ведя дух, — я и не думал, что на него так подействуют мои слова! Заставил меня скакать галопом без единой передышки от самого тюильрийского фонтана!

— Простите меня, Лаура! — наконец отдышавшись, Воскликнул Питу. — Вы просто представить себе не можете, как я рад! Стоило ему сказать, паршивцу, что вы тут, как мне показалось, что у меня над головой разверзлись небеса: кажется, даже послышалось пение ангелов!

— Так попросите их умолкнуть! Нам столько надо рассказать друг другу! — смеясь, проговорила Лаура. — И прежде всего присядьте! Выпьем за встречу, а потом вы останетесь на ужин!

Снова увидеть журналиста было для Лауры сущей радостью. Ведь он всегда был самым верным, самым веселым и самым обходительным из всех ее друзей, и она любила его как брата. Конечно, ей было известно, что он в нее влюблен. Женщины всегда чувствуют такие вещи, но Питу никогда не докучал ей своей любовью, зная о том чувстве, которое она сама питала к Батцу, его руководителю и другу. Поэтому Питу, проявляя завидную мудрость, довольствовался братской привязанностью, которой Лаура одаривала его. Он слишком любил ее, чтобы не желать ей счастья, пусть даже и с другим, ведь тот, другой, был человеком, которым он сам восхищался больше всех на свете…

Они беседовали долго.

Сначала Лаура рассказала о своей жизни с момента отъезда из Парижа вместе с Лали в прошлом сентябре и о том, как недавняя вязальщица Якобинского клуба и Конвента сделалась главой судоходного дома Лодренов и как она преуспела в этом предприятии. Внимательно и растроганно слушала она, как Питу отзывался об этой новой роли Лали почти в тех же выражениях, как некогда Фужерей:

— Такая славная женщина! Все это меня даже не удивляет, а уж барон знал ей истинную цену!

Так впервые тень Батца вошла в небольшой мирный салон, где двое добрых друзей болтали за круглым столиком с напитками у камина. С его образом в комнату ворвался ветер приключений, и Лауру пробрала дрожь. Взяв из вазы позднюю грушу и поигрывая ею, она спросила как бы невзначай:

— Вы знаете, где он?

— Знаю. Он в Брюсселе, — невозмутимо ответил Питу, потягивая мускат.

— Отчего же в Брюсселе?

— Хочет увидеться со своим другом, Бенуа д'Анже. Помните, был такой банкир? Батцу стало известно, что к д'Анже приехал из Америки их общий друг, бывший адвокат Омер Талон. Вместе с бароном в Брюссель отправился и полковник Сван. Вы же знаете, как он падок на денежные дела…

— Батц нашел маленького короля?

— Нашел лишь его следы, но где именно он сейчас находится, так и не знает. Эта тайна принадлежит теперь принцу Конде и герцогу Энгиенскому, так что Батц немного успокоился. Он занялся подготовкой к возвращению трона, а это требует огромных сумм… и оружия, чтобы преградить дорогу тому, кто зовет себя регентом Франции. У этого Талона якобы есть документы, которые могут очень навредить в случае, если монсеньору вздумается вытеснить племянника и вступить на трон… все это, разумеется, при условии, что однажды нашему удивительному народу придет фантазия потребовать возвращения короля на трон…

— А это, по-вашему, возможно?

— Как знать! В Конвенте идут бесконечные пересуды в вопросе о Тампле, с тех пор как Баррас, чуть позже 9 термидора, был там с инспекцией и возмутился, увидев, как содержат ребенка. Тут же заголосили, чтобы «не смели проявлять лицемерную жалость к остаткам тиранов и к этому сироте, которому иные прочат венценосные судьбы». Таковы были слова Матье, депутата из Компьеня, и они вызвали бурю эмоций…

— Но если этот Баррас действительно посещал тюрьму, как он мог не заметить подмены?

— Если он даже и заметил ее, то ничем себя не выдал и ничего не ответил на выпады Матье. Более того, в прошлом декабре сам Матье отправился в Тампль с депутатами Ревершоном и Арманом из департамента Мез. Возвратившись обратно, он казался не то чтобы удовлетворенным, но каким-то успокоенным. И доложил, что видел там опрятно одетого мальчика — благодаря Баррасу! — хотя было похоже, будто он глухонемой или психически больной. Ребенок целыми днями складывал карточные домики. Тут в Конвенте снова начались брожения и болтовня. Кто-то предложил навсегда избавиться от королевских детей, отправив их в изгнание. Снова поднялся шум. Правда, Камбасерес унял их довольно быстро, заявив, что гораздо менее опасно содержать под стражей членов семьи Капета, нежели высылать их из страны. И при этом добавил: «Изгнание тиранов всегда шло на пользу их восстановлению, и если бы Рим не выпустил Тарквиниев, не пришлось бы ему с ними сражаться». Что хорошо в истории Римской империи, так это то, что там каждый может найти себе одежку по мерке, — скривившись, заключил Питу.