– Не заставляйте меня без нужды вышибать дверь, – сказал Ванзаров.

Такое обращение подействовало. Лотошкин приоткрыл створку, защищаясь ею, как щитом, и поглядывал недобро.

– Что вам угодно? – сказал он куда более вежливо.

– Мне угодно допросить вас по делу об убийстве вашего хозяина, мистера Маверика…

– Я не имею к этому ровно никакого отношения… – еще успел ответить Лотошкин, как вылетел в коридор вслед за дверью. Ванзаров несильно дернул на себя дверную ручку и вошел. На узкой кровати лежали два чемодана, раззявив нутро. Сорочки и белье сложены аккуратно. Оставалось сверху поместить дневной костюм и надеть на себя дорожный, уже приготовленный на кресле. В ближайших планах камердинера числился побег.

– Далеко собрались? – спросил Ванзаров, осматривая убранный номер, в котором не осталось ни следа от жильца.

– Хозяин мертв, как мне сообщили, расчет я не получу, так зачем тут время тратить? – последовал ответ.

– Не жалко господина американца? Все-таки он вам платил недурно…

– Меня бы кто пожалел, – ответил Лотошкин, приглаживая висок.

– Поездку придется отменить.

– С какой стати?

– Во-первых… – Ванзаров опрокинул ближний чемодан на кровать. Посыпался ворох одежды. Ничего примечательного там не нашлось.

– Что вы себе позволяете! – взвизгнул камердинер.

– …Дорога закрыта снегом. Только что одного спас из снежной ловушки, – продолжал Ванзаров, не замечая возмущения, и проделал такой же трюк с другим чемоданом… – но самое печальное: вы – основной подозреваемый.

Смысл сказанного дошел до сознания Лотошкина исключительно быстро.

– Подозреваемый? – спросил он с глубочайшим изумлением. – В чем же?

– В убийстве, разумеется… – ответил Ванзаров.

– Это глупость какая-то, господин полицейский.

– Отчего же глупость? Вечером намерен огласить вас убийцей. Посмотрим, что получится. Вдруг сорву куш… Лучше кандидатуры, чем камердинер, сыскать нельзя. Это только в криминальных романах камердинеры кристально чисты. Мой опыт говорит, что прислуга чаще всего и бывает виновна. Не находите?

Лотошкин стоял с гордой осанкой, всем видом показывая, кто тут джентльмен, а кто хам, залезающий в чужие вещи.

– Повторю: к его смерти я не имею никакого отношения, – заявил он. – Прошу вас покинуть мой номер. И без того нанесли грязь…

Действительно, ботинки Ванзарова оставили сырые следы. Вот так преступники и попадаются: на мелочах вроде грязных подошв.

– Чай на ночь заваривали?

– Что в этом такого? – ответил Лотошкин. – Не отравил же я его…

– Откуда вы знаете, что мистер Маверик был отравлен?

Простой вопрос привел камердинера в смущение. Он принялся теребить кончик носа и покашливать.

– Я не знал, это так, к слову… – говорил он не слишком уверенно.

– А вот мы проверим… – Ванзаров подступил к нему. – Покажите пальцы!

Камердинер протянул руки, будто в мольбе просил снисхождения и милости. Пальцы с чистой, гладкой кожей. Ногти аккуратно подстрижены. Руки холеные, ничего тяжелее подачи костюма не знавшие.

– Что вы там хотите найти?

– Следы яда, – ответил Ванзаров, при этом заметив, как округлились глаза бойкого малого. – Неумелые отравители часто травят и себя заодно. Не заметят, как капля попадет на кожу, а через день-другой – все, отправляются в мертвецкую. С ядом аккуратно обращались?

– Да какой яд! – Лотошкин отдернул руки. – Чай заварил, пожелал доброй ночи и ушел. Ничего больше не знаю! И не хочу знать!

– А может, знаете наверняка? Отчего не пустились в погоню за наследством? Кого покрываете? Кто сообщник?

Лотошкин отшатнулся к стене, прижался спиной и изготовился к самому худшему. Быть может, в его камердинерских мозгах промелькнула картинка расстрела. Вот его выведут сейчас и пристрелят как собаку. Кровь брызнет, он падет подкошенный. Брызги красного на чистом снегу. Как красиво…

– Пощадите… – пролепетал он.

Ванзаров нежно хлопнул его по плечу, отчего Лотошкин малость присел.

– Не порите чушь, Иван Иванович, никто вас пальцем не тронет. Только помощь следствию надо оказать непременно.

– Я… конечно… всемерно… полиции… всегда… – заплетался языком камердинер, сам побелевший лицом.

– Кто к вам обращался, чтобы проникнуть в номер Маверика?

– Ах, вот оно что… – У Лотошкина отлегло от сердца. – Так бы сразу и сказали… Да этот Францевич все кругами ходил, деньги сулил. До чего неприятный тип…

– Месье бельгиец?

– И он туда же… Жаль, к языкам способностей не имею, он мне говорит что-то, улыбается, а я понять не могу. Так и разошлись ни с чем.

– А господин Веронин?

– Нет, даже близко не подходил… – сказал Лотошкин. – А вот дочь его…

– Что? – слишком резко спросил Ванзаров и вовремя осекся. – Что дочь?

– Вчера, когда вышел от хозяина, встретил ее тут, внизу. Улыбается мне и говорит: как твой хозяин намерен завтра выиграть, раскрой тайну? Девичьи улыбки – дело пустое…

– Что вы ответили? – поторопил Ванзаров.

– Как полагается: в интерес хозяина нос не сую.

– Разумно. Она предлагала вам деньги?

– Ничего похожего, – твердо ответил Лотошкин. – Усмехнулась так и говорит: значит, судьба решит. И ушла к себе. Красивая она, конечно, как ведьма. Только от красивых одна беда. Уж поверьте моему опыту…

Оспаривать опыт, какого и у него было в достатке, Ванзаров не стал.

– В котором часу это было? – спросил он.

– Вот уж на часы не смотрел. К чему?

– Вот и чудесно… – Ванзаров одарил его одной из завораживающих улыбок, всегда имевшихся в запасе. – Иван Иванович, из номера без нужды не выходите.

– Как прикажете…

– Еще одно…

Лотошкин был готов к услугам.

– Мы с вами раньше не встречались? Лицо мне ваше знакомо. В картотеке Департамента полиции не числитесь? В отделе жуликов и мошенников?

Подобную честь Лотошкин отмел решительно. Он честный камердинер. И точка.

Записная книжка Г. П.

Дорогая Агата, какое изумительное наслаждение вас ждет в конце! Я, ваш покорный слуга, торопливо пишущий эти строчки, сгораю от нетерпения узнать финал. И всеми силами приближаю его. Вы знаете мою страсть: наблюдать за проявлениями человеческой натуры. Долгая тренировка и практический опыт полицейского выковали оружие, которому нет равных. Этот невидимый меч мне очень пригодился. Оценивая и разбирая со всех сторон происшедшее за последние часы, я понял, что упустил нечто важное. Быть может, я переоценил своего противника. На самом деле то, что предстало перед моими глазами, не имело хитрого умысла, а было плоско и примитивно, как чайное блюдце.