Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ни один солдат не пошевелился.
– Да перестаньте, – протянул Талис. – Ну-ка, что вам говорила про меня ваш бравый генерал? «Делайте, как он велит»? «Не сердите его»? «Если у вас есть семья в Питтс бурге, немедленно им позвоните»? А ну пулей!
Последовала секундная тишина. После чего они и впрямь рванули пулей.
– Или я сказал, Колумбус? – крикнул им вдогонку Талис нежным, как битое стекло, голосом и недовольно покачал головой. – Как дети малые.
Камберлендцы потянулись из комнаты – некоторые пятясь спиной вперед. Я была рада, что они уходят. Меня всю скрутило от боли. Я ерзала спиной по столу, чувствуя его каждым позвонком. Перекатилась на бок, и ноги сами подтянулись к груди, тело инстинктивно свернулось вокруг сердца. Руки… О руках не будем. Надеюсь, Талис побыстрее их вылечит.
Ушли последние камберлендцы. Аббат вздохнул. Талис мерял комнату шагами, от внутренней энергии чуть не трескаясь, как вареное яйцо.
– Питтсбург… – задумчиво произнес аббат. – Уничтожение целых городов мне представляется несколько чрезмерной мерой.
– Да к черту их. Посылают солдат в мою обитель. Я сейчас в два счета ее отберу обратно, а потом устрою из Арментерос показательный пример, чтобы следующие несколько поколений всяких трехзвездных генералов и грошовых президентов впредь дважды думали. Она у меня станет историей. Мифом!
– Майкл, она патриот. Не сомневаюсь, что, идя на эту операцию, она принимала во внимание личный риск.
– Патриоты, как же, – проворчал Талис.
– А что станет с моими чадами? – спросил аббат, прикрывая мне ухо ладонью. – Не сомневаюсь, что камберлендцы наверняка организовали некую угрозу, касающуюся их в целом, чтобы манипулировать ООН. Раз уж ты здесь, скажи, что с ними станет?
Талис фыркнул.
– Ну, потерять всех заложников – это будет, конечно, удар. Но так далеко Арментерос не зайдет. Я же тогда превращу Кентукки в воронку и отправлю ее детей лакать свою чертову питьевую воду со дна, как собаки. Она это знает.
Из-за ладони, прикрывающей мне ухо, и боли, свирепствующей у меня в руках, следующие слова прозвучали глухо.
– Значит, не всех, но некоторых?
Талис пожал плечами.
– Я тебе вот что скажу, если они придут смотреть, кого из ребятни поставить к стенке, отдай им каких-нибудь помоложе и посмышленей. Вряд ли у Арментерос хватит на это духу.
– Но у тебя хватит.
– Чтобы спасти обители? Безусловно. Можешь назвать это моралью высоких истин. Я уже слишком давно миновал то время, когда был нерешительным сопляком. А теперь прекрати ворчать на меня. Мне надо пробиться сквозь помехи, чтобы уничтожить Луисвилл.
– Майкл, ты ведь когда-то был человеком, – очень спокойным, учительским тоном проговорил аббат. – Я знаю, что ты это помнишь.
Но Талис не ответил.
Я лежала на столе для карт. Руки пульсировали в такт сердцу. На них словно выросла вторая кожа, распухшая, натянутая, сотканная из самой боли.
«Это у меня шок», – подумала я. Мир стал серого цвета. Потом вдруг оказалось, что надо мной склонился аббат. Я дернулась от неожиданности, потом замерла.
– У нас только… – Иконка рта сузилась, изображая глубокое огорчение. – Вот, противовоспалительное и местный анестетик. Солдаты принесли, но я все проверил. Ты мне доверишься?
Я знала, что он ждет ответа, но не понимала вопроса. Ничего не понимала. Аббат разжал свою поврежденную руку, и я заметила стеклянный блеск шприца. Инъекция? Инъекции, пуля в лоб. Мы на войне. Серая комната.
– Грета? – Голос аббата отдавался странным эхом. – Грета, ты хочешь…
Но я по-прежнему не могла ответить. Похожий на насекомое, аббат мелкими шажками переместился вдоль стола, ввел иглу в вену на тыльной стороне моей левой руки.
Значит, инъекции.
От иглы распространялось онемение, и через несколько секунд появилась уже третья кожа – нечувствительная, прослойка между настоящей кожей и кожей из боли. Аббат проделал то же самое со второй рукой, и тогда боль ушла. Он не собирался меня убивать. Конечно нет. Это у меня просто шок.
Аббат взял мою руку своей раненой рукой, а целой осторожно провел вдоль костей. Я осознавала только давление, но не чувствовала прикосновения – очень странно. Перестав ощущать себя, я начинала восстанавливаться.
– По-моему, осколочный перелом трапециевидной кости и, возможно, пястно-фалангового сустава указательного пальца, – сказал он. – Но я не врач.
– Сломаны? – поморщился Талис. – Что, правда? А я думал, что успел вовремя.
Аббат покосился на него.
– Не смотри на меня так. Что мне было делать – взорвать все заведение, когда в нем мои заложники? Приехал как мог! Загрузился потоком в ближайшее обита лище Всадников. До сих пор кажется, что в башке вместо мозгов зубная паста. И лошадь, наверное, загнал.
Пауза.
– И вообще, я не собираюсь оправдываться. Обитель-то, как-никак, твоя. Ты-то сам что делал?
– Так вышло, что мой мозг оказался в центре токамака, а в руке торчал болт.
– Токама… Ух, как я взорву Питтсбург! Скажу, ты привет передавал.
– Пожалуйста, не стоит беспокоиться ради меня, – замялся аббат.
– Сломаны? – Это был мой собственный голос, хотя казалось, что он идет откуда-то снаружи. – Они сломаны?
Аббат наклонился ко мне, отбросив на мое лицо слабую тень.
– Грета, переломы совсем небольшие.
– Ультразвуковой сращиватель тебя враз починит, – добавил Талис. – Этот амиш[16]не приемлет всякой технической ерунды, но у камберлендцев такая штука должна оказаться.
– Нет, – отрезала я. – Камберлендцы…
– Помимо этого, – сказал аббат, – мне кажется, нужен лед. Тебя не затруднит?
Последовала еще одна пауза.
– Я не пойду тебе за льдом, – сказал Талис, когда даже ему стало понятно, что он единственный, которого аббат мог просить принести льда. – Я тебе не мальчик на побегушках.
Руки у меня словно взлетали над столом, как воздушные шарики. Время медленно тянулось.
– Сращиватель… – начал Талис.
– Нет, – оборвала его я, поскольку сращиватель – значит Камберленд, значит Бёрр, значит…
– Нет, отец, не давайте им прикасаться ко мне! – прошептала я.
Аббат положил руку мне на голову. Я чувствовала, как он трясется. Его пальцы скользнули между прядями косы. Стук моего сердца отдавался эхом от его ладони, накрывшей меня, как скорлупа.