Ушаков принял меры к тому, чтобы сделать осаду более тесной, и это привело к прекращению вылазок, предпринимавшихся французами. Одновременно он усилил и строгость морской блокады острова.

До нас дошел суровый окрик и выговор Ушакова капитану 2 ранга Селивачеву, который писал, что «не надеется» эффективно защищать проходы южного пролива Корфу «по малости с ним судов». Федор Федорович послал грозный ответ: «С вами находится большой российский фрегат, два турецких корабля и (турецкий-Е. Т.) фрегат же. Как при таком количестве судов можете вы писать неприличное, чтобы вы не могли защищать и не пропускать судов? Я рекомендую вашему высокоблагородию иметь старание и бдительное смотрение французских кораблей и никаких судов не пропускать, а ловить их, бить, топить или брать в плен и во всем прочем поступать по силе закона». Ушаков ни за что не хотел допустить повторения случая бегства корабля блокированной при Корфу французской эскадры. «Из кораблей французских, здесь стоящих, приготовляются отсель бежать, будьте осторожны, должны вы быть больше под парусами, а не на якорях, крейсируйте ближе к крепости, чтобы вы могли осмотреться, ежели покусятся они бежать»54.

Ушаков опасался не только бегства блокированных французских кораблей, но и прорыва подкреплений, которые могла послать Директория для спасения осажденных в Корфу французов.

Селивачев должен был охранять южный пролив, а адмирал Пустошкин — крейсировать в Венецианском заливе (в Адриатическом море), чтобы не допустить французскую подмогу с севера. Все это поясняет Ушаков в письме к русскому полномочному министру в Неаполе Мусину-Пушкину 11 января 1799 г.55

Это были напряженные, трудные дни для Ушакова. «Десантных войск со мной нет, а одних морских служителей к штурмованию крепости недостаточно, да и остров Видо, весьма укрепленный и снабженный достаточным числом французских войск, нами еще не штурмован…»

О том, чтобы заставить Ушакова снять осаду, французы, конечно, и думать не могли, но осада крепости затягивалась, так как для штурма ее не хватало десантных войск. Поэтому-то Ушакову и пришлось пойти на трудный и неприятный шаг — обратиться за помощью к Али-паше.

Трудность заключалась вовсе не в том, что янинский владыка мог отказать. Ушаков прекрасно понимал, что паша с величайшей готовностью выполнит просьбу. Деликатность предприятия состояла в том, чтобы, получив эту помощь от Али-паши, не отяготить себя никакими обязательствами перед ним, а самое главное — не дать ему ни одного вершка территории Ионических островов.

Федор Федорович призвал снова Метаксу и, снабдив его точными инструкциями, отправил к Али-паше с письмом и с богатейшим подарком — осыпанной бриллиантами и изумрудами табакеркой, оцененной в две тысячи золотых червонцев.

Начались переговоры. Положение русского импровизированного «дипломата» было нелегкое. Ведь чем, собственно, Метакса мог заинтересовать Али-пашу, кроме драгоценной табакерки? Ровно ничем, по крайней мере из того, о чем мечтал Али-паша.

Сначала переговоры шли, по-видимому, не очень гладко. Али-паша, отчаявшись в возможности утвердиться на каком-либо из Ионических островов, требовал, чтобы Ушаков после взятия Корфу выдал ему в награду за помощь половину французской артиллерии и все мелкие французские суда, стоявшие на рейде (крупных там не было).

«Много стоило мне труда дать ему уразуметь, — пишет Метакса, — что такового обещания не в силах дать ни сам султан Селим, потому что союзники почитают все Ионические острова не покоренною добычею, но землями исторгнутыми токмо от владений французов, и в коих все до последней пушки должно оставаться неприкосновенным. Я Али-паше представил, что бескорыстное содействие даст ему случай обезоружить врагов своих при Порте Оттоманской, а особенно Низед-пашу, бывшего тогда верховным визирем, и утвердить самого султана в хорошем об нем мнении, чем влияние его по всему матерому берегу еще более увеличится, что и высочайший российский двор не оставит, конечно, при случае оказать ему своего благоволения и наградит его щедрыми подарками»56.

Долго не соглашался Али-паша «променять» пушки и галеры, в которых ему отказывали, на довольно неопределенные обещания будущих турецких и российских милостей. Помогло делу то, что очень уж к тому времени испортились отношения между этим опасным и сомнительным «губернатором» Эпира и константинопольским правительством.

«Он (Али-паша — Е. Т.), — пишет Метакса, казался мне весьма озлобленным на Порту, может быть и притворно». «Я здесь силен, — говорил Али-паша Метаксе. — Скорее султан будет меня бояться в Стамбуле, нежели я его в Янине. Алчность к моим сокровищам заставит его, может быть, воевать со мною, но все они в заблуждении: я не так богат, как они думают».

Все-таки Али-паша как раз в то время стал сильно побаиваться султана. Он даже пожаловался Метаксе, что алчные константинопольские министры берут у него большие взятки, а никакого толку от этого нет, — так уж часто этим министрам рубят головы в столице. «Едва сделаешь себе подпору и приятеля, он уже без головы, а ты без денег», — так горько жаловался Али-паша, очевидно, считая подобный непорядок прямо издевательством над своей личностью.

Али-паша в конце концов согласился оказать помощь Ушакову, сообразив, что это согласие, может быть, в самом деле рассеет темную тучу, собиравшуюся против него в Константинополе. Но на одном условии Али-паша настаивал. «Скажи мне свое мнение откровенно, — внезапно спросил он Метаксу, — думаешь ли ты, что независимость, которую ваш адмирал провозглашает здесь, будет распространена и на греков матерого берега?» «Конечно нет, — отвечал Метакса, у которого был готов ответ на этот неизбежный вопрос, — прочие греки не под игом французов, как ионийцы, а подданные султана»57. Тем самым Превеза оставалась в руках Али-паши, и он избавлялся от дальнейших беспокойств в своих владениях «на матером берегу».

Но неудобный это был «союзник» для Ушакова, принужденного к нему обратиться. Греки жестоко обеспокоились и боялись, что Али-паша, раз допущенный на остров Корфу, уже не уйдет оттуда.

Быстрые успехи Ушакова на островах Занте, Цериго, Кефалония, Св. Мавры были учтены французским командованием на о. Корфу довольно правильно. Французы поняли, что если греческое население островов всячески помогает русским и их поддерживает, то это происходит прежде всего от очень бесцеремонной завоевательно-грабительской практики французского поведения на всех этих островах, царившей вплоть до прихода русской эскадры. Поэтому в этом оставшемся еще и наиболее сильном оплоте французской власти, то есть на о. Корфу, французское командование решило повести усиленную агитацию, рассылало воззвания и обращалось к населению как к «союзникам» в общей борьбе. «Французы… укрепясь в крепостях и на острове, бесподобно употребляют теперь все пронырливости обратить островских жителей к себе и уверяют их о их заблуждении, объясняют, что мы их совсем обманули, всеми возможностями стараются уверить их, что они обмануты, каковые об оном выдают и рассылают по всему острову в великом количестве печатные листы и публикации», — сообщает Ушаков посланнику Томаре.