— О, найдите мне подтверждение этому, Ренар! Покажите, что она намерена занять мое место в постели моего мужа, что она хочет сесть рядом с ним на мой трон, использовать его семя, чтобы создать новую линию монарших бастардов, чтобы навсегда сделать мое государство протестантским, и я…

Мария вскрикнула и резко подалась вперед, прижимая руки к животу.

— От этой мысли мой ребенок забился. Позовите моих фрейлин, скорее!

— Помогите! Вы, там! Королеве дурно! Дамы поспешно прибежали обратно.

— Отведите меня в спальню, — с трудом проговорила Мария, когда фрейлины подняли ее с кресла. Проходя мимо Ренара, стоявшего прямо рядом с картиной, она приостановилась и прошептала: — Мне нужны эти доказательства, Ренар. Я не захотела казнить ее как предательницу, как вы советовали мне в момент восстания Уайета. Но я сожгу ее как ведьму, если она применит колдовство против моего мужа, моего ребенка, меня.

С этими словами королева позволила увести себя из комнаты. Боль скрутила ее. Елизавета справилась с острым желанием выскочить из своего укрытия и броситься к ногам сестры, умоляя о милосердии. Ненависть, которую она прочла в глазах Марии, удержала ее на месте, заставила задохнуться. Каморка внезапно стала слишком тесной, словно стены и потолок навалились на пленницу. Но она не могла оторвать глаза от отверстия в полотне, не могла перестать смотреть на Ренара, который теперь остался один, застыв в глубоком поклоне, — так он провожал королеву, которую уносили из галереи. Когда дверь за женщинами закрылась, посол медленно выпрямился, и, не поворачиваясь к Елизавете лицом, приблизился к колыбелькам. Он принялся толкать их ногой, все пять по очереди, пока все они не начали качаться. Только когда последняя из них пришла в движение, он посмотрел на портрет, на Елизавету. Ей безумно хотелось опустить взгляд, отвести его в сторону, куда угодно. Однако она так и не сумела оторваться от комнаты и того единственного, что двигалось в ней. Они качались вверх и вниз, туда и обратно, пустые, словно пять деревянных гробиков. Вверх и вниз. Туда и сюда.

— Мост! Лондонский мост! Все, кому сюда, двигайте, мать вашу!

Жана не могли разбудить даже крики перевозчика. Анна жалела, что его нельзя оставить в покое, а еще она жалела о том, что не может забыться сном вместе с отцом. Еще никогда в жизни девушка не испытывала такой усталости. Путь от перекрестка оказался еще более трудным, чем путь к нему. Несколько дней им пришлось провести на открытом суденышке, которое ветром носило по всему проливу. От Дувра до Грейвзэнда они ехали на едва ковылявших тряских клячах. А потом — эта поездка на лодке вверх по реке. Ветер морщил залитую лунным светом поверхность Темзы. Река качала людей на своей груди, убаюкивая и погружая в сон, из которого приходилось мучительно вырываться. Анна уже много раз закрывала глаза — и всякий раз, распахивая их, видела, как кто-то из их спутников осторожно придвигается к их вещам.

Ей хотелось присоединиться к Жану и заснуть навсегда. Однако это было невозможно.

— Отец! Мы приехали. Отец!

Жан резко проснулся и вскинул руку, чтобы защититься от удара, опускающегося из голубого небосвода его сновидения.

— Мы приехали.

Ему удалось подхватить свой мешок, не дав лодочнику вышвырнуть его на причал. Поддерживая друг друга, они вылезли. Как только лодка отошла, направляясь к противоположному берегу, Анна устремила глаза вперед.

— Это он? — тихо спросила она, указывая в туман. Жану не нужны были зоркие глаза Анны, чтобы знать, куда она указывает. Там плавали огни, разбросанные вокруг приземистых очертаний массивного здания, проглядывавшего сквозь мрак.

— Да. Лондонский Тауэр.

Они поднялись по лестнице, ведущей на пристань. Хотя была уже поздняя ночь и ощущалось приближение рассвета, здесь царило оживление. Факелы освещали товары, которые грузили на повозки — их тащили лошади или люди. Как только Жан с Анной появились на пристани, на них с криками налетели трое оборванных мальчишек.

— Эй, хозяин, мисс! Давайте я помогу.

— Я понесу их вещи!

— Нет, я!

— Проваливай, Джексон, щенок! Я их первый заметил. Анну научила английскому мать, но йоркширский говор Бекк был совершенно не похож на завывания этих юнцов. Она расслышала в потоке слов «таверна» и, подняв руку, сумела добиться относительной тишины.

— Нам нужна таверна. — Непонятные слова хлынули снова. Перекрывая вопли, она крикнула: — И у нас нет денег!

Это было неправдой, однако она добилась нужного результата: мальчишки переглянулись, а потом двое убежали, чтобы атаковать другого пассажира, толстого монаха, который как раз поднялся по ступенькам и теперь начал отмахиваться от них, словно от блох. Третий мальчишка, самый маленький и грязный из троих, остался смотреть на Анну огромными глазищами. Только они и были яркими на его замурзанной мордочке. Одной босой ступней он накрыл вторую, а его беспокойные руки то ныряли в надетые на нем лохмотья, то снова выныривали. Он отчаянно расчесывал тело, которое, как заметила Анна, было покрыто струпьями и язвочками.

— Нет денег, мисс? Так не бывает, чтобы совсем не было денег. Даже у меня есть фартинг.

На секунду в него в руке появилась монетка, блеснувшая в полумраке. Он подбросил ее, быстро поймал второй рукой и снова спрятал в лохмотьях.

— Состоятельный мужчина, Анна.

Она повернулась к отцу и, поймав на его лице быструю улыбку, попыталась вспомнить, когда в последний раз видела его улыбающимся.

Мальчишка пропищал:

— Это точно. Стоятельный, еще как. И лишней не бывает. — Он склонил голову набок. — Так сколько это — «нет денег»? Я могу достать вам за фартинг соломы, но это вам не очень-то понравится. За пенни можно купить постель и делить ее всего с пятерыми. За пенни дадут и соломы только на вас одних, но только не очень-то она будет свежая. За монетку в четыре пенса — ну, за нее уж сыщете и комнату. А за шиллинг…

— А что мне дадут за это, дружок?

Пока мальчишка болтал, Жан запустил пальцы в разрез на шве своего камзола. То, что оттуда появилось, он спрятал в руке, а потом сделал вид, будто извлекает у мальчишки из-за уха.

Блеск золота поразил не только мальчишку, но и Анну, причем Анну — даже больше, чем его. Во время всего их путешествия отец ни разу не рисковал, утверждая, что безопасность им обеспечит только нищенский вид. И вот теперь он извлек целый флорин из их запаса в десять монет, да еще на темной улице, в незнакомом городе, перед уличным мальчишкой! Анна всерьез испугалась, не подхватил ли он лихорадку.

Монета мелькнула и исчезла, но ее блеск задержался в широко распахнутых глазах паренька. Его ответ прозвучал почти мрачно:

— Наверно, на нее можно купить дворец, мистер. Жан снова улыбнулся:

— Не обязательно. А вот постоялый двор, где найдется небольшая отдельная комната и еда, — да.