На допросе Колчак от всего, связанного с белым террором, отказывался, ссылался на незнание. Он «первый раз» слышал, что в омской контрразведке одного из коммунистов жестоко пытали, вытягивали на дыбе и т. д., требуя признания в том, что он является членом комитета партии; не знал, что расстреливали заложников за убийство кого-либо из чинов, что сжигались деревни при обнаружении у крестьян оружия. Он допускал лишь отдельные случаи. Ему говорили о том, что в одной деревне у крестьян отрезали носы и уши. Колчак признал, что это возможно, «это обычно на войне и в борьбе так делается»[323].

«Развесив на воротах Кустаная несколько сот человек, постреляв немного, мы перекинулись в деревню… — повествовал командир драгунского эскадрона, корпуса Каппеля штаб-ротмистр Фролов, — деревни Жаровка и Каргалинск были разделаны под орех, где за сочувствие большевизму пришлось расстрелять всех мужиков от 18-ти до 55-летнего возраста, после чего пустить „петуха“. Убедившись, что от Каргалинска осталось пепелище, мы пошли в церковь… Был страстной четверг. На второй день Пасхи эскадрон ротмистра Касимова вступил в богатое село Боровое. На улицах чувствовалось праздничное настроение. Мужики вывесили белые флаги и вышли с хлебом и солью. Запоров несколько баб, расстреляв по доносу два-три десятка мужиков, Касимов собирался покинуть Боровое, но его „излишняя мягкость“ была исправлена адъютантами начальника отряда, поручиками Умовым и Зыбиным. По их приказу была открыта по селу ружейная стрельба и часть села предана огню… Эти два поручика прославились исключительной жестокостью, и их имена не скоро забудет Кустанайский уезд»[324].

«Год тому назад, — записал в дневнике 4 августа 1919 г. Будберг, — население видело в нас избавителей от тяжкого комиссарского плена, а ныне оно нас ненавидит так же, как ненавидело комиссаров, если не больше; и, что еще хуже ненависти, оно нам уже не верит, от нас не ждет ничего доброго… Мальчики думают, — продолжал он, — что если они убили и замучили несколько сотен и тысяч большевиков и замордовали некоторое количество комиссаров, то сделали этим великое дело, нанесли большевизму решительный удар и приблизили восстановление старого порядка вещей… Мальчики не понимают, что если они без разбора и удержа насильничают, порют, грабят, мучают и убивают, то этим они насаждают такую ненависть к представляемой ими власти, что большевики могут только радоваться наличию столь старательных, ценных и благодетельных для них сотрудников»[325]. Жизнь не удалась, идеалы порушены, делал вывод Будберг; так жить нельзя, такую власть надо свергать, с насилиями, издевательствами, унижением следует бороться.

В последнее время вновь стали писать об Ижевской дивизии Колчака[326], основной контингент которой составляли рабочие. Эта дивизия была одной из наиболее боеспособных, и ей было позволено воевать под красным стягом и «Варшавянку». Именно их приказывал Троцкий уничтожить всех без разбора: ведь с точки зрения большевиков это выглядело «нелепо» — рабочая дивизия воюет против власти партии пролетариата. Вместо осуждения советскими историками действий ижевских рабочих, вставших в ряды армии Колчака[327], в исторической литературе ныне появились нотки сочувствия им. Попытаемся лишь кратко ответить на один вопрос: участвовала ли эта дивизия в карательных акциях, была ли она в силу «своего классового сознания» более лояльна к населению, чем другие колчаковцы? Об этом можно судить по следующему эпизоду. В ночь с 1 на 2 июля 1919 г. партизаны напали на караул дивизии у железнодорожного моста, ранив двух солдат. Командир ижевской дивизии генерал В. М. Молчанов (1886–1975) приказал: «При нападении на караулы и порчи ж. д. производить круговые аресты всего мужского населения в возрасте от 17 лет. При задержке в выдаче злоумышленников расстреливать всех без пощады как сообщников-укрывателей… Немедленно открыть огонь из всех орудий и уничтожить барачную часть селения как возмездие за нападение в ночь на 2 июля на караул неизвестных лиц, скрывшихся в барачной части». Огонь из пушек ижевцы открыли, погибли жившие в бараках рабочие семьи Кусинского завода. Недаром ижевцев называли варнаками (каторжниками, разбойниками).

Установившаяся система разнузданного террора была одним из характернейших признаков и основ военных диктатур. Классовое происхождение исполнителей значения не имело. Частных примеров беспощадности или, наоборот, какого-либо милосердия можно привести множество.

«Расстрел» было одним из самых популярных слов в лексике гражданской войны. Это слово увековечил генерал Корнилов, летом 1917 года введший смертную казнь и военно-полевые суды на фронте, им пользовались как талисманом многие генералы, устанавливая дисциплину во вверенных частях или грабя население. К нему не раз патетически обращался Троцкий, полагая, что без репрессий армии создать невозможно…

И ленинский Совнарком, и колчаковское правительство вначале объявили себя временными до решения Учредительного собрания, а затем быстро узурпировали исполнительные и законодательные функции. Те и другие претендовали на то, чтобы стать всероссийскими и объединить своих сторонников. Разница в проведении карательной политики состояла в провозглашении большевиками «революционного правосознания», а колчаковцами — «правового строя». Но, пожалуй, в признании произвола и отказе от правовой юриспруденции большевики были более откровенны и не маскировали свои действия. И красные, и белые при формировании и деятельности карательных органов использовали опыт царской полиции, охранки и жандармерии с той лишь разницей, что первые отказались от услуг бывших полицейских и судили их, вторые — привлекали на службу. Хотя из-за небольшой зарплаты (милиционер получал 425 р., машинистка в колчаковском департаменте — 675 р.), опасной службы бывшие полицейские в милицию верховного правителя не рвались. В обзоре о деятельности министерства внутренних дел правительства В. Н. Пепеляева (октябрь 1919 г.) отмечалось, что лица, обладающие полицейским стажем, «в большинстве случаев избегают службы в милиции, т. к. она в настоящее время чрезвычайно опасна и не представляет тех материальных выгод, которые можно получить даже при самом примитивном труде»[328].