– Олег Свечин. Они с Олегом дружили когда-то, в начале девяностых. Он у нас ночевал, мы к нему ездили в Абакан.

Виктор Сергеевич нахмурился, вспоминая. Потом мотнул головой:

– А, много их тут ночевало… Что, еще по одной?

Еще выпили. Мужчина обильно закусил (и колбасу смел с тарелки, и сыр). Отвалился на спинку стула, закурил.

– А ты на Байкале-то был? – спросил меня с явным превосходством, словно бы зная, что не был.

– Нет, – признался я, – не довелось.

– У-у, эт зря. Вот приезжай через две недели. У меня ведь яхта своя, туристов катаю. Тебя бесплатно, конечно. Триста рублей ничего не решат. Я ведь за сезон тыщ по сто срубаю. Уезжаю в середине апреля, и до конца октября. Красота, свобода… Приезжай, в общем.

– Спасибо, постараюсь.

Помолчали, выпили, и Виктор Сергеевич задал новый вопрос:

– А омуля хоть ел?

Теперь уж я мог ответить с некоторым превосходством:

– Ел, конечно.

– А какого?

– Н-ну… – Я замялся, по сути, мне все равно было, какого омуля я ел года два назад. – Копченого.

– А, эт херня. Омуля малосольным есть надо. Малосольный, да под водочку… Тань, сбегай купи.

Та хлопнула глазами:

– Где я его куплю в это время? Ночь почти. И… – И ее, как я понял, прорвало: – И на какие деньги? Ни рубля нет. Вы принесли? Послезавтра последний срок платить… Каждый день приходят, обещают воду, свет, всё отключить…

– Ну хорэ, хорэ, не распыхивайся. Заработаю, все оплатим.

– Да когда?!

– Когда надо! – заразился раздражением Виктор Сергеевич. – А ты сама чего?! Который месяц дома сидишь. Домохозяйка, бляха! Иди зарабатывай… Наливай, москвич.

Я послушно стал наливать. А Татьяна сквозь злые слезы говорила:

– Я не могу… Я из дому не могу выходить… Не могу, мне страшно. Вы же знаете…

– Ну, лечиться надо. – Виктор Сергеевич проглотил водку, бросил в рот кусок торта-медовика. – Или к себе в Тынду едь.

– Что? – казалось, не поверила ушам Татьяна. – Что вы сказали?

– Что-то делать надо, говорю.

– Не-ет, погодите. Вы сказали, чтобы я уезжала. Да?… Да?!

– А, – отмахнулся мужчина, – не надо шуму.

– Нет, вы ответьте! – взвизгнула Татьяна.

Я поднялся; находиться здесь становилось уже реально опасно. Забормотал:

– Нужно идти… Еще дела…

– Да чего ты вскочил? Не бойся, эт у нее каждый день…

– Ви… Виктор Сергеевич, – заикаясь от слез и возмущения, перебила Татьяна, – не… не надо так… Я уеду, если так. Да, уеду! Конечно, кто я?! Ха-ха, нет! – Из возмущенного ее голос мгновенно стал злым и звонким. – Нет! Я никуда отсюда не уеду! Я от могилы Олега не уеду. Ясно вам?!

Эти ее выкрики я слушал уже из прихожей, обуваясь. Вспоминал, не забыл ли чего… Вроде нет, ничего не выкладывал… Снял с крючка куртку, стал щелкать замком.

Из комнаты, покачиваясь, вышел Виктор Сергеевич, нехорошо улыбаясь, стал уговаривать:

– Да оставайся, еще посидим. Ты мне понравился. За омулем сходим.

– Извините, – тонковато отвечал я, все щелкая замком и после каждого щелчка дергая дверь. – Дела важные.

– А хочешь, завтра на Байкал рванем? Лед еще, но по хрен… А? Дава-ай, москвич.

Дверь в конце концов открылась, я выскочил на площадку, быстро стал спускаться по темной, с неровными, выкрошенными ступенями лестнице.

На улице под фонарем определил по карте, как быстрее добраться до гостиницы. Получалось, вверх по Постышева, там остановка нескольких троллейбусов, и на первом, пятом, седьмом и восьмом можно доехать до «Иркутска».

Пошел быстро и уверенно и почти сразу услышал из сумрака:

– Э!

Не сбавляя скорости, глянул в сторону оклика – на скамейке у подъезда развалились двое парней. Один из них и подавал расслабленный голос:

– Э, сюда иди. – И уже в спину мне, слегка энергичней: – Сюда иди, сказал!

Некоторое время я ожидал топота догоняющего меня хулиганья, но все было тихо. Лишь отдаленный бессильный мат. Захотелось крикнуть в ответ что-нибудь вроде «идите в жопу!». Не стал. Мой голос мог привлечь кого-то другого, более активного, чем эти пассионарии… Главное было – без новых геморроев сесть в троллейбус, оказаться в номере. Раздеться, улечься в кровать. Надолго уснуть.

Еще там, на бульваре Постышева, я был уверен, что этот день, точнее, эти два часа в квартире Татьяны и ее свекра забуду не скоро. Вот, не забыл, и описал их, хотя вроде бы прямого отношения к той истории, которую пытаюсь рассказать, они не имеют… Теперь, сидя в темном углу и пугаясь любого шороха, думаю – а ведь не исключено, что из-за того, что тогда не помог Татьяне, как-то иначе себя не повел, а тихонько и быстренько смылся, у меня все так закрутилось, затянулось в неразрубаемый узел. Сейчас мне кажется, что это расплата… Впрочем, в моей ситуации любая мелочь из прошлого, любой поступочек представляются важными, непростыми деталями судьбы…

В первый же вечер в Москве я позвонил Свечину и рассказал о своем визите к его друзьям юности. Олег выслушал и протяжно вздохнул.

– Н-да-а-а, жалко. Хороший был парень, умный. С убеждениями. Таким жить очень тяжело… А как он с собой покончил?

– Не знаю, не спрашивал… Вдова его, по ходу, очень нуждается. Без еды сидит. – И я намекнул, что неплохо бы ей помочь деньгами.

– А что я могу? – довольно агрессивно отреагировал Свечин. – Я сам постоянно балансирую между нищетой и бедностью. – Наверняка эту фразу он или уже употребил в какой-нибудь повести, или собирался употребить. – Самому бы помощь не помешала… Слушай, тут четырнадцатого Марш несогласных готовится. Не хочешь сходить? Думаю, полезно будет.

– Кому полезно?

– Ну кому? Нам. Надо же знать, что в стране происходит, что люди думают. По всем приметам, что-то грандиозное зреет. Я тут в последнее время «Эхо Москвы» слушаю…

– Вот поэтому и кажется, что зреет.

– Ладно-ладно, иронизируй. Только потом не удивляйся, когда тебя волна сметет. Я лично – иду. Переломный момент. Нужно быть свидетелем революции.

Я отпарировал:

– А ты не удивляйся, когда снайпер тебе пулю в лобешник пришлет.

– В смысле?

– Года три назад тоже грандиозное, как ты говоришь, на Маяковке решили устроить. Нацболы, красная молодежь. А у меня ведь там офис. И я спускаюсь по лестнице, а навстречу ребята в костюмах, с кейсами. Серьезные такие, человек десять. Я думал, ревизия, а потом узнал, что снайперы. Если бы эти с площади к Кремлю ломанулись, их бы перещелкали влегкую.