«Ну, погоди у меня, Твое незаконнорожденное Высочество! В темницу попадешь, ублюдок!» — мысленно негодовал Василий Яковлевич.

Думный дьяк размышлял: «Ох, добр царь Борис. А все потому, что сам худороден. Права карать не чувствует. Нет, разве это царь?! Вот Иоанн Васильевич Грозный — то был великий владыка…»

Щелкалов вспомнил, сколь неодолимый страх внушал сей государь врагам, а также, как верные опричники наказывали не только смутьянов, но и их женок, безжалостно и с удовольствием бесчестя этих женщин, как Иван IV приказал казнить хранителя печати и дьяка Посольского приказа Ивашку Висковатого, усомнившись в его верности. Ивашку публично обвинили в том, что был он агентом польской и турецкой разведок, собирался передать королю Речи Посполитой Новгород, а султану — Казань и Астрахань. Оправдываться Ивашке не позволили, отрубив ему голову сразу же после предъявления обвинения. Его богатые поместья, а потом и его должность передали Василию Яковлевичу Щелкалову. Конечно, Щелкалов не поверил, что Висковатый был басурманским шпионом. Он был виновен не в том, что служил другим странам, а в том, что утратил доверие государя. За то поделом ему и мука!

Нынешнего царя Щелкалов не любил. Сожалел, что много лет назад не удался заговор против Бориса — тогда еще потенциального претендента на трон. А ведь если бы заговор удался, то блудливую Ирку Годунову, сумевшую под царя Федора улечься, схватили бы, насильно увезли в монастырь, где митрополит тут же постриг бы ее в монахини и поставил бы государя перед свершившимся фактом. А то вела себя она совсем нагло: послов вместо царя Федора принимала, заседала в Боярской думе, бояр фигурой своей красивой от государевых дел отвлекая. А вообще, дура была набитая. Ну не получалось у болезненного Федора сделать ей наследника престола, так нашла бы помощника — мало ли на Москве в то время было молодых Рюриковичей-красавцев, род от первого на Руси князя ведших?! Так нет же, верность больному царю хранила. Такой только в монастыре и место! В монастыре Ирку бы быстро уморили. Вместо нее подобрали бы государю нормальную бабу, которая смогла бы родить наследника. Неважно от кого. А Борьку отправили бы на плаху, в крайнем случае, в Сибирь бы сослали, и был бы у страны достойный государь. Эх, если бы удалось сковырнуть с престола этого Борьку и посадить на трон представителя древних родов — Шуйских или Романовых!

Сын простого попа Василий Щелкалов не терпел выскочку Годунова — сына худородного дворянина, человека, которого он четверть века назад величал то Бориской, то Борькой, а тот в ответ почтительно произносил:

— Слушаюсь, Василий Яковлевич!

И ведь когда заговор тот давний раскрылся (уперся вдруг Федор, что никто из женщин ему, кроме его любимой не нужен), то Борис показал, кто он таков. Правя от имени царя страной, никого казнить не посмел. Даже митрополита Дионисия всего лишь лишил сана и постриг в монахи, свершив то, что Дионисий хотел свершить с его сестрой. Главу светских заговорщиков хитроумного Василия Шуйского сослали ненадолго в провинциальный город, а потом и вовсе вернули в Москву. Добр Бориска, ибо слаб! И людей подбирать не умеет. Почему вместо него, Щелкалова, сношениями с государями иностранными все больше занимается этот Афонька Власьев?! Вот и дозанимался. Змею на груди государства пригрел. Ничего, он теперь утрет нос Афоньке, а предателя Густава, ублюдка незаконнорожденного, в темнице уморят, Катьку его, бабу распутную, стрельцам на поруганье отдадут. А его, бдительного Василия Щелкалова, еще больше возвысят. Впрочем, быть может, и не возвысят. Ну, ничего, не вечно же Борьке скипетр в руке держать! Есть у Василия Шуйского, да у него на примете один чудаковатый паренек — Гришка Отрепьев из Чудова монастыря. И когда появится на Руси новоявленный царевич Димитрий, будто бы чудом спасшийся, то худо худородному Борьке придется! Ибо сделал он уже непоправимую ошибку — настроил против себя весь служилый люд. А именно служилый люд в государстве всё и решает. Ведь черным людям все равно, кому налоги платить. А служилые могут выбирать, служить государю или сменить его на троне на другого.

Вот Иван Васильевич Грозный служилый люд любил. Ничего для опричников не жалел. Иногда, правда, головы им рубил, ну так мертвые не только сраму не имут, но и мятежей не устраивают. И ведь всем известно, государство русское велико и обильно, а денег в казне всегда мало. И жалованье у служилых людей маленькое, да и платят нерегулярно. Вот и выкручивались служилые, как могли. А что Борька? Возьмет дьяк, приказа начальник небольшую взятку — мешок с рыбой, али мех на шубу, так ему тот мешок на шею повесят и по Москве в нем возят. И чуть ли не на каждой улице задницу оголяют и розгами порют. А когда сознание потеряет, посадят в темницу и держат там долго. И хорошо еще, если после этого в Сибирь сошлют, а не на плаху отправят. А если судья взятку возьмет? Небольшую, рубль, например. С него штраф — тысячу рублей, имение конфискуют и останется судья без всего имущества. И суди потом с голой задницей! Обидел Борька чиновный люд, кровно обидел. Дошло до того, что взяточники стали всего бояться, придумали даже такой способ: на Пасху дарить пасхальное яйцо, а вместе с ним рубли в руку совать. Кто в такой день посмеет сыск производить?! Вот только Пасха, увы, бывает раз в году. И приходится теперь даже Василию Щелкалову денежку считать. Ох, любому предлогу от Бориски избавиться служилый люд рад будет.

Но если с Борисом Годуновым еще предстоит разобраться, то лживому и неверному принцу Густаву конец должен наступить незамедлительно!

Так по-русски называли в то время членов магистрата. — Прим. авторов.

6 марта 1600 года арестант Генрих Флягель находился в темнице печально известной рижской башни Мук. Допрос закончился несколько минут назад. Несчастный купец с ужасом ждал, что в его камеру войдет городской палач Мартин Гуклевен и раскаленными клещами начнет выпытывать, правду ли сказал на допросе патриций Флягель.

Хотя уже наступила весна, в подвале башни Мук было холодно. В темнице Генриха Флягеля знобило, он дрожал всем телом. Но не холод по-настоящему беспокоил его, он дрожал нервной дрожью, прежде всего от страха за будущее. Мысль о грядущих пытках приводила его в ужас. Конечно, он мог во всем признаться. Но это не спасло бы от адской боли, ведь изменника Генриха Флягеля наверняка приговорили бы не просто к смертной казни, а к колесованию. То есть перед смертью ему бы долго ломали все кости, и боль опять-таки была бы мучительной.

Генрих Флягель представлял себе всё новые ужасы. Чтобы согреться и успокоиться, он стал взволнованно ходить по своей темнице из угла в угол. Четыре шага вперед, до стены, поворот, четыре шага назад… Ходьба чуть согрела его, но не избавила от отчаяния. Избалованный жизнью патриций сетовал про себя: почему Господь не дал ему более легкой и менее позорной смерти?! Ведь мог же он погибнуть, к примеру, от эпидемии чумы…

Руки и ноги рижанина тряслись не столько от сильного холода, сколько от объявшего его ужаса. И еще было обидно: почему все кончилось именно так?! Заговорщик не мог понять причины своего заточения, ведь еще вчера его могущественный родственник, судья и бургомистр Никлаус Экк был приветлив с ним!