Наступает время ожидания. Дни, недели. Приходит зима; первый снег ложится на махаллю, как покрывало. Урючина укрыта снегом, на нее уже не заберешься, и я любуюсь звездами из окна. Шаходат-опе всё хуже, она уже не встает. Приближается Новый год, елки и апельсины.

Новый год мы встретили неинтересно. От бабушки не было никаких вестей. Рустам переоделся Дедом Морозом, но было совсем не смешно, потому что все знали, что это Рустам. Мама зажгла бенгальские огни, но они почти не горели и только дымились – не сравнить с теми, какие бабушка привозила с Венеры. Те горели так, что соседи пожарных по ошибке вызвали.

Когда пробило двенадцать, я грустно сказал пять раз «Ура!» и пошел спать.

Утром… Утром все проснулись от крика Рустама: «Бабушка приехала!» Он стоял возле елки и сжимал водяной пистолет – такой, какой заказывал бабушке перед отъездом. Пока все разглядывали пистолет, я быстро проверил свою территорию под елкой – у каждого из нас под елкой была своя часть, куда клались подарки… Новая модель летающей тарелки! Именно такая, какую я…

– Хасан-ака! – выходила из спальни мама. – Зуля-опа мне космические духи прислала, какие я просила!

Папа стоял лохматый, в пижаме, и сжимал супербесконтактную бритву.

– Ничего не понимаю… Когда же мама прилетела? Где она?

Ни во дворе, нигде бабушки не было. Густо сыпал снег. В переулке мне показалось сквозь снежинки, что ковыляет вдоль забора знакомая фигура.

– Бабушка!

– А? – Фигура повернулась, и я разглядел лицо Шаходат-опы. – Где она? Где? Я же ее во сне видела, как будто передо мной стоит. Просыпаюсь, а на тумбочке – космические лекарства, те самые. Одну таблетку выпила – боль как рукой сняло. Думаю, схожу к вам, узнаю…

Потом к нам приходила вся махалля. Все нашли – кто под елкой, кто на разных видных местах – все те заказы, которые взяла у них бабушка. Всё было – кроме самой бабушки и ее летающей тарелки. Напрасно Шаходат-опа, выздоровев, глядела целые дни в телескоп. Напрасно мы с Рустамом установили дежурство на старой урючине, откуда всё небо над нашей махаллей было видно как на ладони.

Наступила весна, урючина покрылась цветами и тихо осыпалась. Я стряхивал с коротких, как ежик, волос Рустама лепестки, а он – с моих, специально так, чтобы было немножко больно. Бабушку уже никто не ждал. Даже Шаходат-опа перестала смотреть в телескоп и переключилась на телевизор. Однажды, вернувшись из школы, я заметил мертвого барана без шкуры на перекладине возле бывшего курятника. Вокруг ходили люди, соседи, родственники. У всех были спокойные, деловые лица. «Опять на Байконур мусор накидали», – сказал я. Папа ничего не ответил и ушел в другую комнату. Гости сидели долго, вспоминали бабушку, ее доброту. Я подмел Байконур и ушел спать.

Лег и вспомнил, что забыл сделать одну вещь. Которую теперь делаю каждый вечер. Натянул штаны и выбежал во двор. Погода была ясной, всё небо горело от звезд. Я прочитал молитву, которую сам придумал. Потом сказал:

– Бабушка, возвращайтесь! Я вас очень люблю, возвращайтесь! Я подмел Байконур! Я всё хорошо подмел, посмотрите, как чисто… Ну возвращайтесь скорее, бабушка, я буду всегда подметать…

Голый

Мимо провели голого человека.

Накинули на него куртку; один из ведущих шел без куртки и хмурился от холода. А голый был совершенно спокоен, точно не чувствовал луж, в которые наступал, и капель, стекавших по его худым ногам. И лицо у голого было обычным, не безумным, а каким-то уставшим.

Полицейские провели его мимо Сергея и вежливо втолкнули в «уазик». «Хоть бы прикрыл, – услышал Сергей. – Простудишь…» Хлопнула дверь, и голого человека увезли: «уазик» развернулся прямо перед Сергеем.

А Сергей, намотав поводок, пошел дальше, в направлении парка.

Когда он узнал, что Любка стала встречаться с негром… от Надюхи узнал, проболталась.

Была бы дома Любка, сунул бы ей поводок, на, твоя собака, ты и иди.

Единственная дочь. Хотели еще что-то завести с Надюхой, так и не раскачались. В девяностые не до памперсов было. Любку бы одну вытянуть, и так по бабушкам росла.

Мачо быстро устал гулять, стал проситься взглядом домой. «Еще немного», – ответил ему тоже взглядом Сергей. И снова соскользнул в свои мысли.

…Потом дела по бизнесу пошли, деньги пошли, можно было снова попробовать, в смысле ребенка, и Любка доставала, купите ей в магазинчике братика, или что уж там будет. Но захотелось чуток для себя пожить, после пахоты. В Египет съездили разок, потом еще. Назагорались, налазались, наснимались, фоток до старости разглядывать хватит. Второй ребенок в этот их напряженный культурный график не влезал. Даже Любку не всегда брать удавалось, теперь им это припоминает, зараза. А потом у Надюхи диагноз и операция на органах, и всё, магазинчик закрылся. В итоге одна Любка. Одна дочь на всю оставшуюся жизнь. А теперь вот с негром. «Панама на голову наглого нигера…»

– Мачо… Мачик!

Мачо снова оживился, вынюхал что-то интересное, быстро перебирал лапками. Сергей натягивал поводок; представлял себе этого негра, с которым Любка. Рисовался такой мужик в цветных трусах, вроде их футболистов. Или тех, с египетского пляжа, тоже, кстати, мяч гоняли, он им даже один раз послал подачу… Ну вот пусть и гоняли бы свой футбол: Любка его здесь при чем? Крупная, с русыми, в Надюху, волосами; волосы, богатство такое, правда, корнала страшно; даже мастеру ее хотел звонить, для разговора; Надюха отговорила. Надюха всегда защищала Любку и все ее фантазии. И дозащищалась, будет теперь нянчить… десять негритят. Да не против он их, черных. Вон, Пушкин тоже… и ничего, даже гений. Было бы больше детей, пусть одна хоть с негром, хоть с кем. Хотя тоже… Если б китаец, например, это что – лучше? Да их полтора миллиарда! И что им всем так Любка его далась.

Не сбавляя шага, стал ей звонить.

Уже звонил, минут десять назад, до того… голого. Не ответила. Номер его определился, наверное. Не хотела отцовское слово слушать. Так и запишем. А может, занята сейчас со своим футболистом… Чтобы отвлечься, он стал смотреть на рыжий зад Мачика. Захотелось пнуть его туда и поглядеть, как полетит. Высоко, конечно, не улетит… Не, ну что за муть, блин, в голову лезет, собака тут при чем? При том, что надо с ней гулять, а это вообще не его, если посмотреть, а Любкина. Если дочь теперь чужая и трубку от