тогда она заплакала. Ты же знаешь, Хуан, я вырос у нее на руках, она вынянчила меня.

Она терзалась и умоляла лишь об одном — сказать ей все, как есть. Мог ли я не внять ее мольбам? Помню, Хуа приехала поступать в институт, и тетя наказала мне хорошенько заботиться о дочери, не давать ер в обиду и всегда горячо меня благодарила, когда я приезжал домой. А теперь… Подумай, Хуан, мог ли я спокойно лгать ей? Я забыл, что мои слова могут ее убить. И рассказал всю правду…

Юй был убит горем и совершенно но владел собой.

Я глубоко ему сочувствовал и, чувствуя, как снова начинает жечь в груди, взглядом спросил: «Ну, а потом?»

— Она не сделала ничего безрассудного, — продолжал Юй после некоторого молчания, — даже не закричала; лишь дрожала всем телом, и казалось, сейчас упадет. Ее глаза, полные слез, смотрели на меня с укором и сожалением; она сказала: «Я давно этого ждала, давно… хотя все двадцать лет надеялась, что этого не случится. Кто знал, что все кончится так же, как тогда!» Она опустилась на стул, стоявший в углу, и застонала. В ее стоне мне почудились и смех и рыдания… «Уж не помутился ли у пее рассудок», — подумал я, не зная, что предпринять. Я подошел к ней, но лицо ее выражало лишь страдание, на нем не было и следов помешательства, по щекам текли слезы. Не успел я и слова вымолвить, как она с горечью сказала: «Не надо меня утешать. Я все понимаю и давно готова к этому. Характером Хуа очень похожа на своего отца, и я все время опасалась, что ее ожидает га же участь. Я назвала ее Жо-хуа,[82] не читала ей книг, хотела учить ее лишь вышиванию и мечтала, что она вырастет, найдет себе мужа и мирно и счастливо проживет жизнь. Тогда не пропало бы зря ее воспитание, которое так тяжело мне далось. Но я слишком сильно любила ее — ее нельзя было не любить. Она так просила отпустить ее учиться, что отказать я не могла. Я разрешала ей все, чего бы она ни захотела. Это не удивительно — я слишком слабовольна. Не отпусти я ее учиться, возможно, этого бы не случилось. Ты не знаешь, что было с твоим дядей, ее отцом… Я скрывала это даже от Жо-хуа. Мой муж умер в тюрьме, не пробыв там и двух месяцев — не выдержал истязаний. Это было в последнем году правления „Сюаньтун“;[83] я как раз готовилась стать матерью. На свиданиях в тюрьме он рассказал мне, ради чего пошел на это. За себя он не боялся, лишь за меня и за будущего ребенка. Он верил, что родится мальчик, и хотел, чтобы я воспитала его продолжателем дела отца. Я спросила: „А если родится девочка?“ Он ответил разочарованно: „Тогда выдай ее по своему усмотрению замуж“.

Через два месяца после его гибели на свет появилась Жо-хуа. Я была счастлива, что родилась девочка, и думала, что, по крайней мере, смогу уберечь ее… Кто мог предполагать, что и дочь пойдет по стопам отца!»

Она замолчала; глаза ее смежились, голова, откинутая на спинку стула, слегка покачивалась. Только теперь мне стало ясно, что она разбирается во всем лучше меня. Ее рассказ меня взволновал, но вместе с тем отнял у меня последнюю крупицу надежды. Я неожиданно осознал: то, что случилось с Хуа, вполне закономерно, этого нельзя было избежать. Подобный вывод прозвучал словно смертный приговор мне самому.

Вдруг тетя поднялась. Ласково глядя на меня, она вздохнула: «Я тебя не виню, ни в чем не виню». Нетвердой походкой она вышла из комнаты. В эту ночь она, по-видимому, не сомкнула глаз и все время кашляла. Ее кашель напомнил мне о тяжелой жизни этой женщины. Помимо собственных страданий, я как бы переживал теперь и ее страдания. Мне тоже не спалось. Утром я собрался выйти из дому. В комнате у тети было тихо, и я подумал, что она спит. Но когда я проходил мимо, дверь открылась, и она позвала меня. Лицо ее было мертвенно-бледным. «Подожду еще день, — произнесла она слабым голосом, — и завтра после обеда вернусь домой». Ничего не добавив и не дожидаясь моего ответа, она прикрыла дверь. Я стоял на лестнице, размышлял, стоит ли войти и поговорить с ней. Тут я услышал тихий плач. Мне стало не по себе. Я не стал беспокоить ее и быстро ушел. После службы зашел кое-куда, а потом — к тебе. Все говорят, что я болен. Мог ли я за эти дни не заболеть?! В таком состоянии я долго не продержусь!

Юй встал, подошел к кровати и тут же свалился как подкошенный. Пока он говорил, я не видел его лица, и он не мог видеть моего. Комната давно погрузилась в темноту, а я не зажигал света.

Я сел за стол, туда, где только что сидел Юй. Он молча лежал на кровати.

Так, в темноте, мы провели довольно много времени. Он тяжело дышал. Мало-помалу я потерял способность думать и чувствовать; на душе у меня была пустота — казалось, я мертв.

Наконец Юй встал, включил свет и сказал:

— Я пойду. Если что-нибудь узнаю, сообщу. Будь осторожен и без надобности никуда не выходи!

Он тихо ушел. Я остался один.

Я хорошо слышал, что он сказал, и собирался последовать его совету, но не прошло и часа, как я снова оказался на улице. Ноги не давали покоя — они несли меня к тому месту, которое пыталось забыть мое сердце.

3

Проснулся я поздно: солнце уже заглядывало в окно. Накануне весь вечер бродил по улицам. Не помню, когда вернулся домой, когда уснул.

Выходя из того переулка, я увидел впереди себя девушку, фигурой очень походившую на Хуа. Я долго шел за ней по пятам, все время порываясь позвать