– Вы вновь удостоили нас великой чести, – пробормотал он, рухнув на колени.

– У меня есть новость для Чоты, – сообщила гостья и, сделав многозначительную паузу, уставилась на Джахана, который, ясное дело, просто умирал от любопытства. Девушке явно нравилось наблюдать за ним. – Австрийский посол привез во дворец своего художника. Говорят, это на редкость искусный мастер. Посол попросил моего отца, чтобы он позволил художнику нарисовать слона.

– И что же ответил наш милостивый султан?

– Он уже собирался было отказать, но я упросила отца все же дать разрешение. Картина наверняка получится очень красивая. К тому же это всего лишь слон. Говорят, в стране франков все стены во дворцах увешаны портретами королей и королев и они выглядят как живые. Там даже купцы заказывают художникам свои портреты. Представь себе, живописцам там позволено рисовать женщин, – почти шепотом добавила Михримах.

Уловив в ее голосе мечтательные нотки, Джахан осмелился спросить:

– Светлейшая госпожа тоже хотела бы иметь свой портрет?

– Вот глупости! – возмутилась Михримах. – Разве ты не понимаешь, что это невозможно?

Джахан, испуганный тем, что ненароком переступил границу допустимого, рассыпался в извинениях. Ему отчаянно хотелось сказать дочери султана, что в воображении он беспрестанно рисует ее портреты. Хотелось признаться, что стоит ему закрыть глаза, как она встает перед его мысленным взором и он любуется ее лицом, прекрасным, словно молодая луна.

– Я не художник, но мог бы запечатлеть вас, светлейшая госпожа, – набравшись смелости, выпалил Джахан. – Не беспокойтесь, никто об этом не узнает.

– Ты что, хочешь сказать, будто у тебя хватит дерзости изобразить мое лицо? – нахмурилась Михримах. – И как, по-твоему, я должна отнестись к этому?

По ее тону Джахан никак не мог понять, действительно ли она сердится или же смеется над ним. Но мысль о том, что их свяжет общая тайна, была слишком соблазнительна, чтобы с легкостью от нее отказаться.

– С чего ты вообще вообразил, что я позволю тебе подобную дерзость? – спросила Михримах, приблизившись к нему почти вплотную.

– Светлейшая госпожа, – дрогнувшим голосом произнес Джахан, – поверьте, я вижу вас такой, какой не способен увидеть более никто.

И он закрыл глаза, ожидая вспышки гнева. Но, как ни странно, дочь султана хранила молчание.

* * *

Бусбек, австрийский посол, отличался чрезвычайно любознательным нравом. Всякий раз, когда его приглашали во дворец обсудить государственные дела, он просил разрешения по завершении аудиенции посетить придворный зверинец. Интерес, который возбуждали в Бусбеке дикие животные, был столь велик, что в посольском саду он устроил собственный небольшой зоосад, который в округе прозвали «Ноевым ковчегом». В клетках и вольерах там содержались олени, ласки, соболи, рыси, орлы, обезьяны, всевозможные змеи, мулы, волк, медведь и даже свинья, внушавшая слугам-мусульманам ужас и отвращение. Но особое восхищение посла вызывали тигры и слон.

Именно Бусбек представил при дворе своего соотечественника, художника по имени Мельхиор Лорк. Прибыв во владения Оттоманской империи, тот рисовал янычаров с мушкетами, верблюдов, перевозивших военные барабаны, носильщиков, согнувшихся под тяжестью грузов, а также всевозможные древние руины. Но у него имелось два заветных желания: написать портреты нескольких оттоманских женщин в традиционных нарядах и изобразить белого слона, обитавшего в придворном зверинце. После того как султан предоставил живописцу возможность осуществить вторую мечту, в жизни Джахана и Чоты произошли перемены. Теперь погонщик и слон дважды в неделю отправлялись в дом посла.

Бусбек утверждал, что два величайших блага на свете – это книги и друзья. Но если книг человеку требуется много, то истинных друзей у него может быть всего лишь несколько. Выяснив, что Джахан вовсе не тупой, грубый невежа, каким он прежде представлял себе погонщика, австриец стал удостаивать юношу беседы, считая, что двум иностранцам в чужой стране есть о чем поговорить.

– Эти турки благоговеют перед бумагой, – заметил как-то посол. – Если они заметят на земле хоть самый маленький ее клочок, то непременно поднимут и припрячут. Удивительно, что при таком уважении к бумаге они совершенно не интересуются книгами.

– Мой учитель очень любит книги, – возразил Джахан.

– Да хранит его Бог. Но исключения только подтверждают правило, – усмехнулся Бусбек. – Я заметил еще одну странность: туркам неведомо, что такое хронология. Иноземцу, попавшему в эту страну, приходится привыкать к тому, что ее жители весьма вольно обращаются с историческими событиями. У них завтрашний день зачастую предшествует сегодняшнему, а позавчерашний опережает вчерашний.

От посла Джахан узнал еще одну поразительную вещь. Оказывается, у австрийского короля тоже имелся слон. И звали его Сулейман!

– Никто и думать не думал оскорблять светлейшего султана, – заверил Бусбек. – Напротив, это знак уважения.

Пока Джахан слушал рассказы хозяина дома, Мельхиор, неизменно облаченный в заляпанный краской фартук, занимался своим делом. Осмотрев Чоту со всех сторон, он решил изобразить слона у куста акации. Мельхиор, несомненно, был талантлив и, вероятно, отличался добросердечием, но, как и положено художнику, был полностью поглощен собственной особой. Поприще живописца он избрал против воли родителей, и лоб его постоянно бороздила глубокая морщина, словно строптивый отпрыск в мыслях продолжал бесконечный спор с ними. С помощью Джахана художник поставил слона возле акации, разместил напротив свой мольберт и протянул руку к кисти. Но тут Чота поднял хобот и принялся поедать ветви.

– Эй, прекрати! – закричал Мельхиор, но слон и ухом не повел. – Этот зверь что, голоден? – повернулся художник к погонщику.

– Ничуть. Сегодня он сытно позавтракал.

– Почему же тогда он жрет ветки?

– Потому что слоны любят зеленые ветки, эфенди.

Австриец смерил Джахана пристальным взглядом, пытаясь понять, не насмехается ли над ним дерзкий юнец.

– В следующий раз накорми его получше.

Джахан так и сделал. Но когда Чота, до отвала наевшийся утром в зверинце, вновь оказался возле акации, он набросился на зеленые ветки с таким аппетитом, словно голодал три дня. После нескольких бесплодных попыток художник вынужден был признать, что от идеи написать слона в саду придется отказаться. На этот раз он решил изобразить Чоту на улице, извилистой и тихой, на фоне обветшалых домов. Бусбек наблюдал за тем, как шла работа, из окна своего особняка. Отношения между двумя великими империями резко ухудшились, и австрийский посол находился теперь под домашним арестом. Пока Мельхиор рисовал, Джахан составлял послу компанию. Из общения с чужестранцем он извлекал немалую пользу, так как тот обладал богатейшими познаниями о животных, их нравах и привычках, а также о целебных травах и цветах.

Через два месяца картина была готова. Для того чтобы отметить это великое событие, Бусбек созвал множество гостей, среди которых были другие послы, а также паши и визири. Несмотря на осложнение политической ситуации, никто из высоких гостей не счел возможным пренебречь его приглашением. Мольберт, покрытый белой тканью, стоял в углу комнаты в ожидании торжественной минуты. Мельхиор, снявший традиционный рабочий фартук и облачившийся в голубой бархатный кафтан, сиял, предвкушая момент своего торжества. Глядя на него, Джахан в очередной раз задавался вопросом: неужели все художники такие? По настоянию хозяина дома, Чота тоже присутствовал на празднестве. Опасаясь, что слон ненароком кого-нибудь раздавит, погонщик привязал его к старому дубу в дальнем углу сада.