«Кровь, крест… – подумал Коля. – И неживая женщина. Не мертвая, а неживая. Знак? Предупреждение? Наказание?»

Меж тем ослепительное утро как всепрощение разливалось вокруг. Звонко гомонили птицы. Шелестел ветер в деревьях. Черный памятник был печален и полон достоинства. «Действительный статскiй советникъ Павелъ Григорьевич Долговъ, – прочитал Коля на памятнике. Длинные буквы были забиты серым лишайником. – 1763–1854…»

– Спи спокойно, Павел Григорьевич, – прошептал Коля, поднимаясь с мраморной плиты. – Извини, что потревожил. Спасибо, – обратился он неизвестно к кому, поднимая глаза к небу. – Эй, Рыжий, пошли! – он хлопнул себя по бедру, приглашая собаку с собой. Она не стала чиниться и пошла следом…

Примерно через час блужданий меж старинных памятников они выбрались на центральную аллею кладбища, которая вела к выходу. Собака остановилась, не решаясь выйти на открытое место.

– Пошли! – позвал Коля, оглянувшись. Собака бочком выбралась из кустов и пошла за ним. Сначала держалась сзади и сбоку, прижимаясь к краю аллеи. Потом, осмелев, поравнялась с Колей и до самых ворот бежала рядом, иногда поднимая голову, чтобы заглянуть ему в лицо. Тяжелые массивные ворота были закрыты на ключ, Коле пришлось лечь на землю и протиснуться в узкое пространство между воротами и булыжной мостовой. Собака протиснулась следом. Дорога, мощенная булыжником, круто уходила вниз. Далеко внизу Коля увидел Маринину машину.

…Он открыл дверцу, уселся и задумался. По недолгом раздумии позвал:

– Эй, Рыжий, иди сюда!

Собака вскочила в машину. Коля положил руку на ее тощую спину. Собака крутнула хвостом и, извернувшись, лизнула его ладонь. Коля прижал собаку к себе и заплакал…

Очередной кошмар… Я бесконечно долго падала в черную пропасть. Вокруг была кромешная тьма, полная тоски и страха. Вокруг пролетали какие-то предметы, иногда касаясь меня. И тогда я, невесомая, шарахалась в сторону. Потом оказалось, что я не падаю, а лечу и впереди виден слабый свет. Свет освещал коллекцию Рунге, а перед ней стояла нелепая женщина в парике и черных очках и рассматривала картины в массивных рамах тусклого золота. Ряд картин уходил в бесконечность, в неосвещенное пространство зала. Они перемежались с черными зеркалами, в которых шевелились неясные фигуры – не то люди, не то звери. Картины избражали кубки с красным вином, мертвых птиц, китайцев в пышных придворных одеждах, пейзажи с мрачными полями и клубящимися черными облаками. В центре зала парил в воздухе портрет гнусного ухмыляющегося старика с крючковатым носом. Это был хозяин, старый Рунге.

Сюжеты картин все время менялись, гнусный старик издевательски ухмылялся и подмигивал.

Удушливо пахло чем-то… Запах – тяжелый и густой, казалось, заменял собой воздух. Я стала задыхаться… хватать воздух открытым ртом… Я слышала свое дыхание, стоны и всхлипы…

Тут я проснулась. Рывком села в постели, прижимая руку к сердцу. Запах все еще ощущался, но становился слабее и слабее, пока не исчез совсем. Детали сна стали размываться, и я бормотала: «Рунге… китайцы… картины… картины… запах… запах». Я пыталась удержать в памяти хоть что-то. Запах… краски! Я узнала его! Так пахнет в мастерской художника, так пахнет в доме, когда идет ремонт. Масляная краска!

– Краска… краска… – повторяла я, как заклинание.

В музее пахло краской! Там пахло мастикой для пола, старыми вещами и пустотой. И еще – краской. Картины из коллекции Рунге пахли свежей краской. Я почувствовала запах, когда… подползла к ним поближе. Если бы не та девушка и не Колька… я бы поняла сразу! Старые картины не пахнут! Откуда запах? А если все-таки пахнут, то значит… не такие уж они старые! Я вспомнила папку с надписью «Коллекция Рунге» и восклицательным знаком на столе Людмилы. Она заподозрила что-то… Картины!

* * *

Гена Колесниченко вломился в кабинет, как всегда, не вовремя. Капитан Алексеев оторвался от бумаг и неприветливо посмотрел на коллегу.

– Пляши! – сказал Гена, потрясая в воздухе плотным желтым конвертом. – Доставлен нарочным, просьба передать лично в руки господину капитану Алексееву.

Видя, что Федор не собирается плясать, он с сожалением протянул ему конверт. «Вот зануда, приколов не понимает!» – было написано на его физиономии.

Федор взвесил конверт в руке. Судя по весу, фотографии. Он, помедлив, надорвал его сбоку. Гена вытянул шею, сгорая от любопытства. Из конверта выпали и веером разлетелись по столу цветные фотографии. На каждой был изображен модельер Игорек Нгелу-Икиара в самых разнообразных костюмах и позах. Полуобнаженный, лежащий на пестрой леопардовой шкуре, подперев голову рукой; в набедренной повязке, бусах из клыков тигра и веничком из перьев райской птицы, заткнутым за ухо, потрясающий копьем. Блестела гладкая кожа, натертая маслом, сверкали белоснежные зубы в томной улыбке. Игорек в джакузи. Затем на веранде загородного дома с бокалом вина. Игорек в жокейском кепи на лошади. В наушниках перед приборной доской самолета, лицо – сосредоточенное, на плечах яркое золото погон офицера ВВС неизвестной страны.

Гена Колесниченко присвистнул. Побагровевший Федор смел фотографии в открытый ящик стола.

– Знакомый? – невинно спросил Гена и ощерился в мерзкой улыбке.

– Фигурант по делу об убийстве, – пробормотал Федор, чертыхаясь и призывая на голову подлого модельера громы небесные.

Гена Колесниченко не собирался уходить. Он устроился на стуле, где обычно сидят допрашиваемые, и с удовольствием смотрел на капитана. И тут, к счастью, раздался звонок. Федор взял трубку и сказал строго:

– Я вас слушаю, – после чего выразительно посмотрел на Гену. Тот неохотно поднялся с места.

– Федор Андреевич, – закричал в трубке женский голос. – Я знаю, почему убили Людмилу!

«Девица Окулова! За что?» – простонал Федор мысленно. – Здравствуйте, Александра Дмитриевна. Что вы сказали?

– Я знаю, почему убили Людмилу!

– Вы… как вы себя чувствуете, Александра Дмитриевна?

– Я знаю, почему убили Людмилу! Это из-за картин!

– Каких картин?

– Из музея! Из коллекции Рунге!

– Откуда вам это известно?

– Запах краски! Это из-за картин! Старые картины не должны пахнуть, понимаете?

– О каких картинах речь?

– Я же говорю! Из коллекции Рунге… Они же старые!

– При чем тут коллекция Рунге?

– Да как же вы не понимаете! Их украли и подменили! Поэтому запах!

– Вы что, специалист по картинам?

– Нет, – сникла девица Окулова. – Не специалист. Но Людмила… она вернулась к коллекции Рунге… Она узнала, что их подменили!

– Откуда вы знаете?

– Ну… она говорила… – соврала Окулова.