после особо мощного удара, раздался оглушительный треск и Иссканр торопливо задвинул крышку. Изнутри на ней были какие-то выступы, он ухватился за них, чтобы по возможности обезопасить себя (хотя крышка была и сама по себе достаточно тяжела, а всё-таки…)

В следующий миг вселенная споткнулась, вздрогнула и полетела кувырком.

И длилось это по крайней мере вечность…

Закусив губу, из последних сил удерживая крышку, Иссканр бился о стены древнего гроба и всё сильнее убеждался в бессмысленности своей задумки. Разломанный, разбитый о скалы «Кинатит» унесет в открытое море по частям — и в одной из этих частей будет запрятанная в каюте лодка с Иссканром. И затонет этот фрагмент парусника-дома вместе с лодкой в каюте.

Но даже если стены треснут и лодку выбросит наружу, если она выскользнет из ловушки вслед за выливающейся из каюты водой, — что тогда? Ее затянет в один из водоворотов, когда части парусника-дома начнут опускаться на дно.

Смерть, смерть, всюду смерть!

И если бы он чудесным образом сумел выбраться из каюты с лодкой и добежать до верхней палубы — куда бы он делся? В ледяных волнах одинокого пловца ждала верная смерть; ну а добраться до острова он бы попросту не успел, теперь это ясно.

Но как же хочется жить! — особенно теперь, когда трясешься в чужом гробу!

Он старался дышать как можно реже и спокойнее, но это плохо получалось. Лодку швыряло из стороны в сторону, в конце концов что-то тяжелое навалилось сверху на крышку — и Иссканр с облегчением опустил руки. У него всё равно не оставалось сил.

Иссканр закрыл глаза — что толку таращиться в темноту? — и как будто снова оказался в ступениатском госпитале. И всплыло из памяти полузабытое ощущение, что мир вокруг меняется, жизнь меняется, и он, Иссканр, тоже меняется… Изменчивый мир, как и в прошлый раз, завертелся вокруг, окрашиваясь в разноцветные полосы, которые принялись выгибаться, таять, перетекать одна в другую. И снова кто-то закричал — вот только на сей раз поблизости не было больных, вообще никого не было, кто мог бы издавать такие крики.

«Говорят, человек перед смертью вспоминает прожитое… Тут же — чушь какая-то!»

Кричали всё громче, теперь Иссканр не сомневался, что голос принадлежит не человеку. Хотя существо явно было разумным — во всяком случае, настолько, чтобы чувствовать боль и страдать. «Это как-то связано между собой: цветные полосы и крик», — понял Иссканр. И каким-то образом они были связаны с ним, безродным парнем, который вот-вот должен умереть.

Он падал наяву и в своем видении — и в какой-то момент перестал отличать одно от другого. И тогда… тогда он почувствовал на себе взгляды — пристальные, нечеловеческие. Из прошлого. («…Но не из моего же?!») Обладатели этих взглядов, кажется, и были причиной падения Иссканра-который-не-был-Иссканром.

Невыносимая, всеохватная боль пронзила вдруг его тело. И тогда он закричал сам, распадаясь на куски, как распадался сейчас (…когда? когда — «сейчас»?!.) на куски «Кинатит».

В мире, разноцветном, полном одной только боли, которая тем не менее норовила расслоиться, распасться на составляющие (вот боль душевная, вот телесная — вам какую?) — в мире этом не было места для человека, ибо не в силах человек вынести такое — и остаться самим собой.

Или только тогда и остаешься — человеком?

Иссканру было не до размышлений и философствований. Он хотел лишь одного (…без «сейчас» — теперь он всегда хотел этого!..) — смерти! забвения!! покоя!!!

Он коснулся щекой стенки гроба и ощутил влагу. Доски плакали, сочились слезами, в ушах стоял звон — и значит, уже скоро. Либо закончится воздух, либо треснут стенки, либо…

Мощный толчок снова закружил лодку, и лишь пару биений сердца спустя Иссканр понял, что раньше он падал, а теперь возносится. Вернее, его возносят.

Кто?

Зачем?

Неужели, чтобы снова низвергнуть?!

Он застонал — и доски вокруг отозвались треском, им тоже было больно, они тоже едва-едва выдерживали, еще немного — и…

* * *

— Вы нервничаете, Фейсал.

— А? Верно, ваше величество, я нервничаю. Простите меня, сегодня… необычный день.

Господин «уши, глаза и прочие испытующие органы державы» поднялся из кресла и заходил по комнате: от стола к камину, от камина к окну, от окна — снова к столу, король наблюдал за ним со смешанным чувством любопытства и раздражения. У него хватало забот, и новая — судя по поведению господина Фейсала, довольно серьезная, — не радовала Суиттара Двенадцатого. Его вообще мало что радовало в последнее время, этого немолодого уже человека с отсутствующим взглядом. Целители-чародеи считали подобный взгляд одним из признаков болезни «игурасми исисикио», что в переводе с языка пралюдей означало «усталость души». И не нужно было проходить специальные ступени чародейского обучения, чтобы понять ее причины, достаточно знать о том, что происходит в Иншгурре в самом деле.

И господин Фейсал, и Суиттар Двенадцатый знали.

Но в данном случае этого было мало.

— Так что ваша племянница? — напомнил король. — Вы обещали рассказать, для чего ей понадобились мои гвардейцы — точнее, понадобились ей и вам.

— Вы же помните, ваше величество: покойный Н'Адер был весьма образованным человеком. И в захребетные походы он ездил не за богатствами и не за славой.

— Да, дураком он не был, — пробормотал Суиттар Двенадцатый.

— Мой зять, — продолжал господин Фейсал, — ездил за знаниями. Ему не позволили стать чародеем, однако есть другие пути…

— Эти пути приводят на костер!

— Если идти по ним, громко топая. Но покойный граф был мудрым человеком. К тому же он не занимался заклинанием зандробов или изготовлением огненных браслетов… во всяком случае, мне об этом ничего не известно, — добавил он со значением. — Однако Н'Адер привез из-за Хребта нескольких тайнангинцев и множество свитков. Более того, вернувшись из последнего похода, граф начал частенько путешествовать по Иншгурре и занимался… скажем так, не вполне обычными расспросами и поисками.

— Поисками кого?

— Поисками чего, ваше величество. Поисками истины разумеется.

— Значит, он мог быть нам полезен, — медленно произнес Суиттар, прикрывая глаза. — Но он мертв.

— Но он оставил завещание, ваше величество. А перед смертью, насколько мне известно, он разговаривал со своей дочерью. Очень долго разговаривал. И теперь она, согласно завещанию, должна отправиться в паломничество к ллусимскому Храму Первой Книги.

— Когда «теперь»?

— Немедленно.

Король вскинулся, как гончая, услышавшая далекий мяв кошки:

— Именно сейчас, когда через полмесяца состоится встреча Собора Двадцати Четырех?!

— Думаю, ваше величество, они успеют как раз к началу Собора, — кивнул господин Фепсал.

— «Они»? — недовольно переспросил король. — Н'Адер завещал ей взять кого-то с собой?

— Да, нескольких