Я в страхе не мог отвести глаз от чернеющей дыры. И тут на меня откуда-то сверху хлынул поток зеленоватой воды. Я в ужасе вздрогнул, потрясенный этим неожиданным потопом, закричал и попятился от дыры. На миг я съежился там, зарывшись в костях; затем, взглянув вверх, увидел, что по входной шахте спускается труба, из которой бьет поток зеленой жидкости. Усыпанный костями пол оказался чуть наклонен в сторону отверстия, и вода с ревом перекатывалась через кучи останков, бушующим потоком низвергаясь по своему ужасному руслу.

Потоп длился примерно десять минут. Я тем временем попытался взять себя в руки и выбраться на более сухое место. Вскоре поток превратился в тоненькую струйку, которая быстро иссякла. Трубу вытащили из шахты.

Вскорости после этого до меня опять донеслись странные хвалебные песни Тхуун'а. Эти песнопения сопровождали меня на протяжении всего кошмарного путешествия на руках у моих тюремщиков по подземному лабиринту, но после того, как меня спустили в пещеру, полную костей, они затихли и прекратились совсем. Новые песни звучали по-другому. Они отличались от тех, которые я «слышал» раньше. Я обнаружил, что впервые слушаю, а не чувствую эти странные колебания. Вместе с этой мыслью пришла и другая, та, что заставила меня похолодеть. Дело в том, что эти новые песни доносились из смрадной черной дыры!

Я попытался вспомнить хоть что-нибудь из того, что Бокруг рассказывал мне о Шогготе, попутно заметив, насколько резким стал гармоничный прежде ритм. Потом раздался новый звук, похожий на рев бешеного ветра, и через несколько секунд омерзительная дыра начала испускать самые зловонные газы, которые только можно вообразить.

Я представлял себе Шоггота, выбирающегося из недр земли — огромную кучу вязкой черной массы, выталкивающую перед собой собственную вонь; Шоггота, спешащего наверх в ответ на призывы. И тогда я вспомнил, что Бокруг говорил мне о шогготах. В далеком прошлом они обладали небывалой способностью к подражанию. Я понял, почему песни, доносящиеся снизу вместе с чудовищной вонью, звучат резко и негармонично! Там, внизу, последний из шогготов, как попугай, заучил загробные звуки песен своих хозяев, и сейчас он «пел» их сам себе, выбираясь наверх, чтобы исполнить свою «необходимую функцию»!

Подобная мысль лишила меня остатков присутствия духа. Я заметался по пещере в тщетной попытке отыскать спасительный выход или туннель. Но прежде чем я успел осознать тщетность своих попыток, пещера задрожала, точно бревенчатая хижина на пути несущейся лавины. Шоггот оказался у меня за спиной. Он кровожадно урчал в своей норе. Адские газы, извергавшиеся оттуда в жертвенную пещеру, становились все гуще, и каждую секунду я ожидал, что на выходе из этой смрадной преисподней вот-вот покажется само чудовище... что в конце концов и случилось!

Перепрыгнув через кучу костей, я повернулся спиной к отверстию, когда появился Шоггот. Я знал, что он здесь. Тошнотворные испарения прекратились, а еще через миг перестали дрожать стены и хрупкий пол. В пещере снова воцарилась тишина — дьявольская тишина. И тогда я медленно обернулся навстречу своей гибели...

Боже правый! Огромные, лишенные век глаза, дюжинами возникающие в стене из блестящей черной колышущейся грязи! Как только чудовище заметило меня, оно начало разевать рот — огромный слюнявый рот, из которого сочилась вонючая слизь, покрывая черные кости у входа в ужасную нору!

Человек и чудище сошлись лицом к лицу. Я почувствовал, что ужас вот-вот накроет меня с головой. Потом раздался чудовищный взрыв, разнесший пещеру и заваливший нору Шоггота. Этот взрыв швырнул меня ничком на усеивавшие пол кости.

Грохот этого неописуемого взрыва оглушил меня, разорвав барабанные перепонки. Похоже, где-то поблизости взорвали огромный заряд динамита. Гигантскую статую сбросило с постамента. Я изо всех сил цеплялся за обломки громадной каменной головы, за выпученные жемчужные глаза на бесстрастном лице. Потом факелы вверху погасли, сметенные огромным обломком. Чудо, что меня самого не расплющила лавина камней, низвергающихся с потолка.

Оглушенный, ослепленный и потрясенный, в чернильной тьме я попал в поток неожиданно хлынувшей откуда-то ледяной воды, которая подхватила меня и закружила среди черных костяных обломков.

Остальные мои воспоминания обрывочны и очень смутны. Они состоят в основном из полузабытых ощущений. Вздымался и бешено несся поток вод, жутко саднили легкие, откуда-то доносились испуганные песни Тхуун'а... А потом начался головокружительный спуск по нескончаемым лабиринтам подземных рек на гребне бурлящего потока...

Харли-стрит, 63-а, Лондон.

8 сентября 1959 года.

Титусу Кроу.

Йоден-авеню, 25, Харден, Графство Дарем

Дорогой Титус, в дополнение к моему последнему отчету от 1-го числа с величайшим сожалением вынужден сообщить вам о том, что мне так и не удалось привести профессора в себя. Как вы и предлагали на тот случай, если все окажется именно так, я готов снова препоручить вашего дядю вашим заботам, хотя считаю необходимым разъяснить некоторые факты, прежде чем вы возьмете на себя подобное обязательство. Галлюцинации и расстройства сознания, которыми он страдает — самые невероятные из всех тех, с которыми мне приходилось иметь дело; возможно даже, что они уникальные в анналах психиатрических недугов.

Например, ваш дядя, даже под действием успокоительных лекарств, гипноза и наиболее современных наркотических препаратов или сочетания этих методов, отказывается обращаться к любым лицам иначе как по имени Бокруг! Он не желает находиться в ярко освещенном помещении. Следовательно, говорить с ним можно лишь при свечах. Даже тогда он склонен хватать свечи и задувать их! Я полагаю, что он вполне искренне страдает тяжелой формой светобоязни, что вполне естественно, если он действительно провел год под землей. Любые свои иррациональные действия (задувание свечей и т. п.) он объясняет тем, что «уничтожил еще одного из этих проклятых Шогготов»!

Его личная гигиена до последнего времени оставляла желать лучшего, и если не купать его насильно, он и вовсе станет избегать ванны. Если за ним постоянно не наблюдать, он облегчается в углу любой комнаты! Даже сейчас он желает спать только на голом матрасе. Мне не удалось отучить его от рыбы и грибов. Это по-прежнему единственная пища, которую он охотно принимает. Он одевается лишь тогда, когда ему напоминают, что он должен носить одежду, и то с огромной неохотой. К тому же он почти оглох — все это лишь небольшая часть осложнений его расстройства. Я предоставлю вам полный список этих отклонений по первому же вашему требованию.

В любом случае профессор эрудирован, но эксцентричен в своей логике, и за исключением галлюцинаций и фантазий его мыслительный процесс вполне упорядочен. Проблема в том, что он неприемлем для нас. Профессор полагает происходящее вокруг неотъемлемой частью сна или кошмара, создателем которого он сам и является! Но состояние его (хотя он никогда не станет физически опасным) — это ужасное состояние.