Вера мгновенно выяснила имя собеседницы и в разговоре, объясняя, кто она и зачем, повторила его несколько раз в разных вариантах: Любочка, Любаша, Люба. Со всей сердечностью и уважением. И Любовь, гордая своей значимостью в иерархии института, сразу смягчилась. Дальнейшее – уже дело техники. Евгения Бурау, вытащенная с какой-то летучки, заявила в трубку: у собеседницы одна минута. Лученко уложилась в тридцать секунд. Теперь уже Бурау забросала ее вопросами, минут пять не отпускала – а почему это Алиса поручила узнать про эвтаназию, а почему именно вам, а почему именно у меня, а зачем именно сейчас… Ну конечно – через полтора часа, здесь, в онкологии, третий этаж. Жду.

Лученко приехала чуть раньше назначенного времени. Секретарша главного врача Люба оказалась девушкой не первой и даже не второй молодости. Она оторвалась от щелканья по клавиатуре компьютера, чтобы выдать новому человеку кой-какую информацию о Евгении Борисовне Бурау. Как известно, короля играет окружение. В данном случае оно играло бравурный марш.

– Наша Евгения Борисовна – феноменальная женщина! – гордо объявила Любаша.

– Очень интересно. – Вера поощрительно улыбнулась.

– Я уж не говорю, скольким людям она жизнь спасла. Она – не то, что современные доктора, так своих больных опекает… что вы!

– Просто мать Тереза, – позволила себе легкое недоверие Лученко.

– А вот представьте себе! Ее именно так у нас в больнице и называют! Конечно, за спиной. Евгения Борисовна – очень скромный человек! Терпеть не может пафоса вокруг своей персоны. Она, если хотите знать, мою родную сестру с того света вытащила!

– Да что вы говорите! – подлила масла в огонь беседы психотерапевт.

– Моя сестра поступила с тяжелейшим диагнозом. Рак матки. Его поставили в районной поликлинике, представляете?

– Представляю, – сказала доктор Лученко, знавшая о врачебных ошибках не понаслышке.

– Сестра уже совсем дошла до ручки. Похудела, почернела, ужас… – Секретарша высморкалась, но быстро взяла себя в руки и продолжила: – А Евгения Борисовна сказала, что не верит диагнозам районных врачей. Все лично перепроверила! Оказалось, ничего страшного. Обыкновенная киста. Сама Евгения Борисовна ее и удалила. С тех пор уж семь лет прошло. Сестра прекрасно себя чувствует, и Бога за Евгению Борисовну молит! Мы всей семьей на нее молимся… Ох! Заболтала я вас! А она не любит, когда я язык распускаю.

И Лученко была допущена к телу – в кабинет завотделением.

Двоюродная сестра Алисиной матери, тетя Ивга, врач-онколог Евгения Борисовна Бурау производила впечатление человека необыкновенно собранного и целеустремленного. Крепко скроенная и добротно сшитая, с черными вьющимися волосами, слегка тронутыми сединой, она напоминала торпеду. Вперед выдвигались отдельные части тела: волевой подбородок, нос туфелькой и бюст в накрахмаленном халате. Карие умные глаза доктора Бурау, казалось, сверлили собеседника насквозь. У Веры тут же сложился каламбур: «правило Бураучика».

Евгения Борисовна не так давно вступила в должность заведующей онкогинекологическим отделением. Но при этом она не только продолжала работать в качестве палатного врача, но и читала лекции в медицинской академии, и еще вела большую общественную работу в «Противораковом обществе» и в «Ассоциации врачей-онкологов, радиологов и рентгенологов». Она успевала беседовать с Верой Алексеевной, давать указания младшему персоналу, откликаться на телефонные звонки и реагировать на больных, которые то и дело заглядывали в кабинет. И хотя Бурау по годам была намного старше Лученко, Вера немножко позавидовала такой активности и неуемной энергии.

– Простите, Евгения Борисовна! – боком протиснулся в кабинет пасмурного вида мужчина. – Жена сказала, вы не хотите даже смотреть УЗИ из районной больницы?

– Не хочу и не буду! – резким тоном ответила та. – Я не знаю, на какой аппаратуре вашу жену исследовали. О компетентности коллег я говорить не стану. У нас же в клинике – самая современная диагностическая техника. Лучшая в стране! Поэтому, если хотите знать точный диагноз, пусть ваша жена пройдет обследование УЗИ у нас. Вообще, о чем мы говорим? Ничего болезненного в этой процедуре нет, в чем дело?

– Просто мы думали… – робко попытался оправдаться муж пациентки.

– Думаю здесь я! – категорически заявила Евгения Борисовна. – Вас интересует точная диагностика?

– Да, конечно, – горячо закивал собеседник.

– В таком случае спокойно оставляйте жену у нас. Мы ее обследуем и будем лечить.

Муж поблагодарил и вышел. Но поговорить с тетей Ивгой нормально никак не получалось. Вмешательство заведующей в жизнь отделения требовалось буквально каждую секунду. Лученко предложила:

– Может, встретимся на нейтральной территории? Тут мы не сможем побеседовать. Вас просто рвут на части.

– А мы дверь закроем! – заговорщицки усмехнулась Бурау. Закрыла на ключ свой кабинет и понизила голос: – Будем делать вид, что нас нет. Итак, коллега… Вас ведь ко мне прислала моя племянница Алиса? Что случилось? Почему нужно ворошить события десятилетней давности?

– Евгения Борисовна! Речь идет о смерти Ксении Николаевны Бессоновой, вашей сестры.

– Ксюша умерла в результате эвтаназии, совершенной ее мужем Павлом, – сурово сдвинув брови, произнесла онколог. – Моя сестра не должна была погибнуть от смертельной инъекции. Даже тогда у нас было достаточно препаратов для того, чтобы трагический конец сестры, связанный с онкологическим заболеванием, мучительным не был. Мы применяли различные способы обезболивания в сочетании с химиотерапией. Лечение Ксении было организовано так, что она могла уйти из жизни безболезненно. И без всякой эвтаназии. Тем более что она не страдала психопатией и желанием покончить с собой.

– Тогда зачем Бессонову было делать жене инъекцию?

– Чужая душа – потемки. Убил, может, оттого, что устал ухаживать за смертельно больным человеком. Знаете, не каждому под силу такой груз.

Вера приподняла бровь.

– Вы сказали – «убил». Это случайная оговорка или?..

– Не случайная! Эвтаназия является формой убийства! – заявила Бурау. Она встала и начала прохаживаться по своему кабинету, как будто читала лекцию. – А даже если пациент добровольно принимает участие в эвтаназии, то есть совершает самоубийство, то и тогда это недопустимо! Самоубийство – то же убийство…

Лученко усмехнулась про себя. Интересно: коллега Бурау почти дословно повторяет излюбленную Верину психотерапевтическую формулу…

– И вообще, чаще всего больной находится в депрессии и не может правильно оценить свое состояние, – продолжала Евгения Борисовна напористо. – Сейчас много разговоров о легализации «права на смерть». Но это право может обернуться угрозой для жизни пациентов. На их лечение и так не хватает денежных средств!

– Да, это я заметила, – не отказала себе в шпильке Лученко. – У государства их всегда не хватает на самое необходимое. Ведь лечение-то ваше достаточно дорогое и сложное. И все упирается в финансы. Когда их нет, когда у больного нет возможности принимать дорогостоящие препараты, чтобы снять невыносимую боль, то не гуманнее ли прекратить его мучения? Разве в вашей практике, Евгения Борисовна, не возникали такие случаи?