Ловля на живца – не самый гуманный вид охоты, и я был бы последним идиотом, если бы дал себя провести. Высушенный солнцем парень выглядел так нелепо и неуместно, будто он с луны свалился. В этом он вполне мог бы посоревноваться с зелеными человечками. Пришелец в полном смысле слова. Существо не от мира сего.

Однако было в нем еще кое-что. Хорошо знакомый мне «запах» жертвы (от меня самого разило тем же). Беззвучный зов союзника, дошедший сюда с затерянной планеты беспамятства, – может быть, угасающий ритм мозга…

Когда-то Клейн сказал мне: «Не откликнуться на просьбу о помощи – настоящий, смертельный грех», а Клейн был далеко не альтруист.

Я до сих пор не знаю, что такое грех, зато прекрасно понимаю, что значит остаться один на один с этим дерьмовым миром. Доверившись своей интуиции, я склонился над кроватью – но парню, похоже, было уже все равно. Он испустил дух несколько секунд назад.

Я перевернул его на спину – он оказался легким, как ребенок. Или как старый морфинист, если уж на то пошло. Из-под воротника рубашки вывалился висевший на шее католический крест. Подбородок и потрепанные кружева были испачканы в свежей грязи – по-моему, совсем недавно бедняга пытался напиться прямо из лужи.

Тело могло бы принадлежать еще молодому человеку, но лицо превратилось в маску, лишенную возраста. Без щетины оно напоминало бы сморщенное личико младенца; со щетиной смахивало на морду плохо выбритого шимпанзе. Волосы, когда-то длинные, были неровно обрезаны не очень острым предметом. На руках вздулись стеклянные вены…

За моей спиной раздался смех.

В такие моменты яйца сжимаются в твердые миниатюрные шарики, и мужик становится бесполым, как всякое насмерть перепуганное животное. Я даже не пытался дергаться или делать хорошую мину при плохой игре.

Смешок латиноса заставил меня поежиться. Словно кто-то провел наждаком по позвоночнику…

Финиш?

Еще нет.

Я обернулся и выплюнул воздух – вся слюна пересохла.

Радиоприемник подмигивал мне своим единственным змеиным глазом. Эфир наполнялся шипением и смехом. Волны, не имевшие ничего общего с электромагнитными, разносили последние новости для обреченных.

– Уже скоро, амиго, – прошептал голос латиноса. Будто сухой песок просыпался на сковородку.

Значит, «уже скоро»? По правде говоря, я и сам это чувствовал.

На всякий случай я обыскал еще теплого мертвеца, но не нашел оружия, а его рубашка была мне маловата. Зато что-то твердое прощупывалось под матерчатым поясом. Размотав эту трехметровую тряпку, я обнаружил портсигар – тяжелый, серебряный, с вензелями и вычурной латинской надписью. От сигареты я бы не отказался, однако в портсигаре осталась лишь щепотка желтоватого порошка. Я не аптекарь и не эксперт по наркоте, но порошок весьма смахивал на морфин. Вот он – профессиональный риск! Если несчастный итальяшка «перемещался» по рецептам старика Клейна, то на сей раз его занесло слишком далеко от дома…

Я сунул портсигар в карман пальто и снял с мертвеца крест. Ему он уже не понадобится, а мне бы не помешало заступничество его Мадонны (это была версия для моей усыхающей совести, а на самом деле я рассчитывал не столько на Мадонну, сколько на проклятые хрустящие бумажки, которые, как известно, чистыми просто не бывают).

Больше ничто меня здесь не удерживало. Руководствуясь библейским предписанием («пусть мертвые хоронят своих мертвецов»), я решил срочно сменить квартиру. Приемник провожал меня мстительным шипением – перед тем, как снова издох и превратился в рухлядь, не подлежащую ремонту.

* * *

…Снаружи мне стало чуть полегче. Под душем, брызгавшим из ближайшей тучи, я немного поостыл. Холод пятидесятой параллели, который царил на удаляющемся от солнца шарике, вымораживал кровь, пот и слезы. А также всевозможную блажь из разжиженных мозгов. Странный гость остался в прошлом, то есть в области не очень достоверных воспоминаний. Помер, обкраденный одноглазым смертником. Бесславный конец, что и говорить. Но, как поется в песне, «нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели». Интересно только, кто будет следующим?

Облава продолжалась. Я сунулся было в переулок и тут же прижался к стене в легкой панике, завидев парочку доберманов – на этот раз настоящих четвероногих ищеек. Те бодренько галопировали навстречу – в восторге от собственного профессионализма. Их поощряли три мускулистые личности в кожаных куртках, вооруженные пушками, которые казались в их лапах игрушечными. Но явно не водяными пистолетами.

У меня осталось всего несколько минут форы.

Я нырнул в проходной дворик. Спрятаться в нем было так же трудно, как в прямой кишке. Слева и справа тянулись глухие кирпичные стены – обстановочка, вполне подходящая для расстрела. Клоаку затопила непролазная грязь, однако я все же успешно преодолел двадцатиметровую полосу знаменитого украинского чернозема, славящегося своей питательностью и разбавленного водой до консистенции жидкой сметаны, а на другом берегу меня ожидал сюрприз. Вернее, даже призовая игра. К тому моменту я был сыт играми по горло, но эта была не из тех, от которых можно отказаться.

Дворик выходил на небольшую площадь. Дома столпились вокруг, словно старухи, выжившие из ума и собравшиеся вместе, но забывшие зачем. Одна из старушенций была размалевана, как проститутка, и сразу приковывала к себе взгляд. Яркий красный рот двери выделялся на полинялом лице; во рту виднелись выщербленные зубы ступенек. На каменных щеках темнели татуировки граффити и пятна нитроэмалевых румян. Пустые глаза окон были подведены непроницаемыми тенями копоти. На изъеденный оспой лоб спадали выбеленные кислотными дождями завитушки, составлявшие вывеску: «Кафе «Последний шанс»«.

«Последний шанс» – в моем положении это звучало совсем неплохо. С тайной надеждой и нескрываемой насмешкой. Первой мыслью была мысль о Фариа, которого я помянул незлым тихим словом. Мы были поистине смешным тандемом: садист-эксцентрик и осел, послушно бегающий за морковкой. Правда, морковка того стоила. Ослику очень хотелось жить…

Я промерял площадь черным циркулем, уже не очень заботясь о маскировке. Во всяком кафе имеется как минимум два выхода – это я усвоил еще в юности, когда кого-нибудь из наших заставала врасплох конкурирующая группа малолеток.

Какой-то шутник-западник старательно вывел углем на стене рядом с дверью: «Last Chance Saloon». Видимо, для затруднившихся англоязычных туристов. Вблизи цвет двери оказался неестественно насыщенным, и еще она пахла той самой жидкостью, несколько литров которой содержится в каждом из нас.

Из-за двери доносилась музыка. Честный ритм-энд-блюз, как в любой уважающей себя пивнухе к западу от Ла-Манша, но я-то считал, что нахожусь немного восточнее. Окна были забиты изнутри обугленными досками. Сквозь щели просачивался мистический оранжевый свет.

Я пошелестел в кармане своими бумажками. Платежеспособность, хоть и ограниченная, придавала смелости. Бежать все равно было некуда. Я вошел.