Так, во всяком случае, рассуждал Ван Вейтерен. Черт с ней, что она сбита с толку, неважно. Главное – чтобы она отвечала на его вопросы, а потом может думать что угодно.

– Что вы хотите узнать? – спросила она.

– Когда это началось?

– Когда я родилась, конечно.

Он нарисовал крестик в одной из граф.

– С какого года она была прикована к постели?

Она задумалась:

– Кажется, с тысяча девятьсот восемьдесят второго. То есть полностью. До этого она тоже большую часть времени проводила в постели, но я не помню, чтобы она ходила или вставала с Рождества восемьдесят первого года. Я уехала из дома в восемьдесят втором.

– Она пользовалась палкой?

Женщина покачала головой:

– Никогда.

– Вы поддерживали отношения с тех пор, как уехали?

– Нет. Как это может касаться вашего исследования?

Ван Вейтерен прикусил язык.

– Меня интересуют разные аспекты, и отношения в том числе, – объяснил он, ставя новый крестик. – Значит, вы хотите сказать, что ваша мать была полностью прикована к постели с восемьдесят второго года вплоть до самой смерти?

– Именно.

– Где она жила в последние годы?

– В Ваппингене. В маленькой квартирке вместе с сестрой милосердия. Она развелась с отцом, я подумала, что она больше не хочет быть ему обузой… или что-то в этом роде.

– Вы ее навещали?

– Да.

– Сколько раз?

Она задумалась. Девочка опять начала хныкать. Сползла на пол и спряталась от его взгляда.

– Три, – ответила она. Потом добавила: – Это довольно далеко отсюда.

– Как менялось ее состояние?

– Что вы имеете в виду?

– Как она себя чувствовала?

Она пожала плечами:

– Как обычно. Может быть, стала чуть более счастливой.

– Несмотря на то, что была прикована к постели?

– Да.

«Черт, – подумал Ван Вейтерен. – Что-то тут не сходится».

Выйдя на яркое солнце, он почувствовал кратковременное, но сильное головокружение. Пришлось схватиться за железные перила, которые тянулись вдоль всего дома. Он закрыл глаза и собрался с силами.

«Хочется пива, – подумал комиссар. – Пива и сигарету».

Через десять минут он нашел свободный столик на террасе под искусственным платаном. Выпил в два приема большой бокал пива и заказал новый. Закурил и откинулся на спинку стула.

«Черт, – подумал он снова. – Какого дьявола здесь не сходится?»

Сколько отсюда до Ваппингена?

Двести километров? Не меньше, это точно.

Но если сегодня пораньше лечь, то, может быть, он сможет проехать двести километров? С остановками и передышками, потихоньку. Кстати, ничего страшного, если придется где-нибудь переночевать. Времени у него сколько угодно. Об этом можно не беспокоиться.

Ван Вейтерен проверил в папке адрес.

В любом случае лучше позвонить и договориться о встрече.

И зачем менять маску, раз эта так хорошо работает?

Принесли второе пиво, и он отхлебнул с него пену.

«Что за дьявольская история? – подумал он. – Приходилось ли мне когда-нибудь идти по более тонкой нити, чем эта?

Это даже хорошо, что никто, кроме меня, этим не занимается».

36

– Что мы тут делаем? – спросил Юнг.

– Обедаем, например, – ответил Мюнстер. – Садись и делай вид, что ты здесь завсегдатай.

Юнг осторожно сел и оглядел шикарное помещение.

– Это будет не так уж легко, – отметил он. – Но зачем все это? Подозреваю, что обед в самом дорогом ресторане города не презентовали нам за наши заслуги.

– Видишь того типа в синем костюме у рояля? – спросил Мюнстер.

– Да. Я же не слепой.

– Рейнхарт утверждает, что он возглавляет одно из неонацистских движений… Кстати, его зовут Эдвард Массек.

– По виду не скажешь.

– Не скажешь. Он хорошо конспирируется, как утверждает Рейнхарт. Но все же есть доказательства. На самом деле он стоит за множеством гадких делишек. Это и пожары в лагерях беженцев, и массовые беспорядки, и осквернение могил. Ну а здесь он ждет одного представителя крупного бизнеса, очень важную шишку. Мы не знаем кого именно, но, когда тот появится, мы должны наблюдать, как они с четверть часа будут обмениваться бумагами. Потом ты должен будешь выйти позвонить по телефону в вестибюле, а я их арестую. Рейнхарт и другие ждут в патрульных машинах неподалеку.

– Вот оно что, – отозвался Юнг. – А почему Рейнхарт не здесь?

– Массек его узнает. А теперь мы воспользуемся случаем и поедим. Что скажет ассистент о муссе из омаров на закуску?

– Да я его только что ел на завтрак. Но могу попробовать затолкать в себя еще немножко.

– Как там продвигается дело Верхавена? – спросил Юнг, пока они ждали горячее. – Есть какие-то новости?

Мюнстер пожал плечами:

– Я не знаю. Меня ведь тоже отстранили. Похоже, больше на него не собираются затрачивать ресурсы. Наверное, это можно понять.

– Почему так?

– Думаю, что не хотят копаться в тех судебных заседаниях. Если окажется, что он был невиновен, начнутся всякие перестановки… не говоря уже о скандале в газетах и на телевидении.

Юнг почесал в затылке:

– А что говорит комиссар?

Мюнстер помедлил с ответом:

– Не знаю. Он по-прежнему на больничном. Но ясное дело, он не сидит дома и бьет баклуши.

– Это правда, что он кого-то подозревает? Я слышал краем уха вчера в столовой после обеда. То есть что у него есть на примете возможный убийца.

Любопытство Юнга было трудно спутать с чем-то еще, и Мюнстер понял, что вопрос вертелся у него на кончике языка все это время.

– Ну, – сказал он. – На самом деле я без малейшего понятия. Я ездил с ним в Каустин, когда он только вышел из больницы… Он зашел в дом и провел там около часа, а потом выглядел так загадочно, как будто… Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

Юнг кивнул:

– Черт возьми, это невероятно. Мы вчетвером или впятером прочесывали эту деревню несколько недель и не нашли ничего стоящего. А он едет туда и через полчаса имеет наметку. Как? Ты и правда в это веришь?

Мюнстер задумался:

– А ты сам как думаешь?

– Понятия не имею. Это ты у нас знаешь его лучше всех.

«Да, наверное», – подумал Мюнстер. Хотя иногда у него появлялось такое чувство, что чем ближе они сходятся, тем более непостижимым кажется ему комиссар.