(Мы все понимаем, да, что словом «Бог» мы обозначаем некую вездесущую непознаваемую силу, а не дяденьку, который прыгает по облачкам и следит, кто чего неправильного схомячил в постный день? Я на всякий случай напоминаю.)

Знаки и знамения

На пирсе, ведущем к Варненскому маяку, три надписи на понятных языках, буквально одна за другой:

Я так хочу до тебе

Пусть мы далеко, над нами одно небо

Сегодня просто не твоя жизнь

И

Идеальный читатель

– Идеального читателя, конечно же, не существует, хотя бы уже потому, что реальность, в рамках которой мы все сейчас живем, совершенно не приспособлена для чего-либо идеального. И с чего бы читателю быть исключением.

– Идеальный читатель – это просто читатель, который умеет читать. Я сейчас не о какой-то выдающейся способности хитроумно проникать в потаенные глубины авторского замысла, а о простом умении складывать из букв слова. Сложил из «ж», «о», «п», «а» слово «жопа», а не, к примеру, «вечность» – вот и молодец. Прочитал, что написано!

– Идеальный читатель – это, конечно же, тот читатель, чья жизнь изменилась от прочитанного. Неважно, как именно, неважно, до какой степени. Если читатель прочитал про яблочный пирог и пошел его печь, это тоже годится. Просто в такие моменты (то есть, когда под влиянием текста совершаются поступки) строятся мосты между несбывшимся и сбывшимся. А иногда даже между невозможным и произошедшим, всякое бывает.

А литература (по крайней мере, та ее часть, которая интересует меня) – для этого.

– Когда речь заходит о читателях, я всегда первым делом вспоминаю драму «Враги» Яромира Хладика. Ну, то есть, строго говоря, не саму драму, а рассказ Борхеса «Тайное Чудо», персонаж которого, приговоренный к расстрелу, сокрушается, что не дописал еще два акта драмы «Враги», просит у Бога год, чтобы закончить работу, и получает его. Расстрел при этом не откладывают, просто последняя секунда жизни в восприятии Хладика растягивается на год, и автор волен сколько угодно дописывать, переделывать и править свой текст. «Он трудился не для потомства, даже не для Бога, чьи литературные вкусы были ему неведомы. Неподвижный, затаившийся, он прилежно строил свой незримый совершенный лабиринт», – пишет Борхес.

Так вот, мой идеальный читатель – тот, кто понимает, зачем Яромир Хладик дописывал и доводил до совершенства эту свою чертову пьесу.

– Еще мой идеальный читатель – тот Бог (та версия Бога), к которому можно обратиться с такой вот дурацкой просьбой и получить согласие.

– Борхес, кстати, тоже мой идеальный читатель. И не только потому, что умер задолго до того, как мне пришло в голову что-то написать. Хотя это, безусловно, прибавляет ему очков.

– Но гораздо важнее, что я его люблю. Мой идеальный читатель – каждый, кого я люблю. Не обязательно всю жизнь, можно всего пять секунд. Любовь всяко вне времени и измеряется точно не им.

– У моего идеального читателя карие глаза, коротко стриженные темно-русые волосы с проблесками ранней седины, рост 178 см, вес 71 кг. Ему тридцать четыре года и восемь месяцев. Он живет в Мичигане.

Ясно, что это описание может быть заменено любым другим без какого-либо ущерба для смысла сказанного.

– Потому что идеального читателя, как уже было сказано, не существует.

– Но это совершенно не мешает ему быть.

Иногда так мало надо

Прикосновение мокрого кошачьего носа к щеке, запах разогретой солнцем степи из коробки с травяным чаем в супермаркете, телефонный разговор, стремительный бег гонимых ветром облаков, внезапный саундтрек к «Криминальному чтиву» из окна автомобиля, остановившегося на светофоре рядом с твоим, сорока, прилетевшая на подоконник, увядший было и вдруг выстреливший новым цветком белый гиацинт, несколько забавных совпадений, о которых случайно узнаешь из писем и разговоров – иногда так мало надо, чтобы привычный окружающий мир вдруг снова стал тем, что он есть (и чем был и будет всегда) – сияющим клубком живых, вибрирующих и поющих нитей, соединяющих все со всем, которые и есть сама жизнь, и смысл ее, и движущая сила, и вечный, с самого начала известный, но всегда недостижимый итог.

К

Как всегда

Когда самолет поднимается над облаками, женщина на соседнем сидении тихо-тихо говорит сыну: «Видишь, нет здесь никакого Бога, не бойся». И я, конечно, сразу понимаю, что как раз очень даже есть. И ржет надо мной вот прямо сейчас (как всегда).

Как горит огонь и работают другие

Больше всего на свете я люблю быть свидетелем подъема духа в человеке. И совершенно неважно, с какого уровня стартовал этот прекрасный процесс, лишь бы стартовал.

И больше всего на свете я ненавижу все, препятствующее этому процессу. То есть, получается, вообще почти все!

Таков мой артистический темперамент, спасибо за внимание.

Как у нас дела

Катя Х. спрашивает: «Как вы живете?» – и я пишу ей, как в другую Вселенную, то есть, не о себе, а обо всем мире сразу: «Мне давеча в комментариях рассказали, что у нас закончилась Кали-юга. Есть и другие версии, но эта мне нравится больше всех, значит, она – правда».

Замечательно, что комментарий про окончание Кали-юги мне написали не где-нибудь, а под сообщением о выходе моей новой книжки. В которой рассказывается (помимо многого прочего) о том, как зажил Мир после окончания собственной мини-кали-юги. В очень облегченной версии, но все-таки.

В виде исключения даже процитирую:

В Ехо почти не стало так называемых «преступлений дурного настроения»: побоищ с увечьями, поджогов, погромов, роковых проклятий и импульсивных убийств. Из мести или корысти все еще иногда убивают, но просто под горячую руку – уже практически нет. Не то чтобы все внезапно заделались законопослушными гражданами: воруют, жульничают и шантажируют примерно как раньше. Зато по пьяному делу даже портовые нищие и университетские профессора особо не дерутся. Внезапно разрешенную магию применяют к месту и не к месту, но я, знаешь, даже не припомню, когда у нас в последний раз кто-нибудь превращал своего врага в маловразумительную пакость или хотя бы насылал на ненавистного соседа многолетний понос. И при этом ты совершенно прав, все больше народу пляшет на улицах – просто так, внезапно, от избытка хорошего настроения. Не раз видел, что взрослые гоняются друг за другом, как дети, повара высовываются из окон, чтобы угостить печеньем первого попавшегося незнакомца, а мои соседи, левобережные богачи, устраивают в своих роскошных садах пикники для всех желающих, о чем заранее объявляют в газетах.

Когда заходит речь об окончании Кали-юги, я примерно так все себе и представляю. Меняются (по крайней мере, поначалу) не внешние обстоятельства, а сознание. Постепенно становится все больше людей, для которых желание мучить других больше не норма. А желание делиться избытком – напротив, становится нормой.