– Вот это, непонятно что, и есть еда морских Голиафов! Понятно? – сказал я и тут же грозно рявкнул:

– Кто на помпе? Кто на парусах? Капитан, почему бардак на палубе!

Вокруг меня моментально образовалась пустота. Только Рамон остался и смотрел удивлёнными глазами.

– Что смотришь так ты на меня, идальго? Да, я знаю много об окружающем нас мире, но не всё. Я был за чертой жизни и смерти и по милости Божьей, вернулся. И обрёл знания, а не потерял рассудок, как многие до меня, так же вернувшиеся из-за черты. Бог так решил. Не мне судить о делах Его!

– Так это правда, ты действительно говорил с Ним! – Рамон перекрестился и, поклонившись, заторопился на квартердек. Киты скрылись в океанских волнах. А я остался на палубе и до самых сумерек любовался, как резвились несколько дельфинов. Они ныряли и брызгались, не обращая внимания на наше судно. Иногда на палубу выскакивали летучие рыбки, и матросы со смехом хватали их. Ветер шевелил мои волосы, на душе было спокойно. Ни о чём не думалось. Я, кажется, даже прикемарил, опершись на пушку, но тут в мой мозг ворвался зов:

– Человек, человек, отзовись!

Я встрепенулся и посмотрел на воду. Солнце зашло, и под бортом было темно.

– Бродяга, это ты? – мысленно спросил я.

– Да, это я. Но ты, человек, был на другом корабле! Я тебя на этом встретить не думал. Но я рад!

– Я тоже рад! Продолжаешь искать братьев по разуму среди людей?

– Продолжаю, только не получается. Пугаются люди, замыкаются.

– Тебе не сейчас этим надо заниматься. Вот лет через триста, когда люди сами начнут искать контакт с дельфинами, тогда всё получится.

– Я столько не проживу. За триста лет в моём народе сменится двадцать поколений, если только кто-то из нас уцелеет к тому времени. Нас было всего-то пятьдесят особей, наделённых разумом. Сейчас, вместе со мной, осталось пятнадцать. Мы умрём раньше, чем люди начнут с нами говорить.

– Но почему? Другие дельфиньи стаи растут в числе, а вы уменьшаетесь.

– Мы привыкли доверять людям и шли к ним, а те нас просто убивали. Особенно молодых, когда те общались с человеческими детёнышами, выходившими на берег. Мозг ваших детей более приспособлен к контакту. А ваши взрослые человеки в это время ловили наших молодых сетями.

Бродяга замолчал. Волна его скорби докатилась и до меня, я чётко улавливал исходившие от него эмоции. Наконец он успокоился и продолжил:

– Кто-то из наших погиб в схватках с акулами и косатками. Некоторые, разуверившись в возможности опять жить рядом с человеками, закрыли свой разум и ушли к диким дельфинам.

– Подожди, а дети тех, ушедших, они что, не способны к общению?

– Через два-три поколения эта способность пропадает. Дикий мозг доминирует над цивилизованным.

– У людей, Бродяга, то же самое. Тонкая плёнка цивилизации очень быстро с человека слетает, и он снова превращается в дикого зверя. – Я вздохнул и продолжил:

– Если тебе необходимо общение, то я готов! Особенно вечерами, когда появляется свободное время. Ты знаешь огромную реку, что вскоре будет перед нами? Я буду жить на её берегу, правда, где именно ещё не выбрал. Станет скучно, приплывай, пообщаемся.

– Пресная вода не для нас. К тому же она очень грязная. Там, где эта вода сливается с океанской, даже его вода становится грязной. Я заплывал туда несколько раз из любопытства, и мне не понравилось. Нет, не смогу я тебя там навещать.

– Жаль, конечно. В океане я, надеюсь, не скоро появлюсь. На берегу дел много. Да и устал я от корабельной жизни.

Мы помолчали. Я не видел глазами своего морского знакомца, но ощущал ауру его присутствия.

– Бродяга, – позвал я дельфина, и когда тот откликнулся, задал ему вопрос:

– Ты же был здесь и знаешь дно возле берега, так?

– Да.

– Расскажи мне, какое оно хотя бы до большого мыса, недалеко от которого остров с ластоногими есть.

– Ты хочешь знать, как выглядит дно?

– Да. И про берег, если знаешь.

– Хорошо! Сейчас вы подплываете к устью реки. Она широкая, но твой корабль по ней не сможет пройти. Река течёт из озера, мне в нём тоже не понравилось. После устья реки на юге будет каменный мыс с двумя небольшими островками. На них тоже живут ластоногие звери. Потом идёт длинная широкая песчаная отмель, от берега плавно понижающаяся в океан. Размер её определить не могу, не знаю ваших мер длины. Глубину не назову по той же причине. Но так думаю, что в прилив твоё судно не дойдёт до суши три-четыре своих длины, в песке завязнет. Ты на том берегу хочешь жить?

– Нет, это я на всякий случай выспрашиваю. Корабль мой течёт, едва успеваем воду откачивать. Я должен знать, куда в случае беды выброситься можно, чтобы его не потерять.

– Да, я знаю, где вода проникает в твой корабль. По стороне, где ты сейчас стоишь, в той части, где нос. Там щель, в которую войдёт кончик моего плавника.

Теперь я знал, где образовалась проклятая течь. Но чтобы её заделать, надо нырять в тёмный трюм и работать под водой, без света, на ощупь. И кого же мне туда загнать, а? Как бы самому слепого Ихтиандра изображать не пришлось!

– Спасибо, Бродяга, за информацию. А камней больших, кораблю опасных, на той отмели нет?

– Кое-где есть, но точно где, сказать не могу. Но их мало. После низкого берега, южнее, будет ещё один каменный мыс. Большой. Потом несколько рек, вытекающих из лагун с солёной водой. А уж после них – мыс с островом напротив, где тоже живут звери и птицы. Там вода становится грязной. Тебе туда надо?

– Да, мне туда надо, если корабль мой не станет тонуть. Буду уповать на то, что всё же не придётся аврально прерывать плавание.

Мы ещё немного поговорили. Всего второй раз я общаюсь с Бродягой, но чувствую, что мне это делать с каждой мысленно произнесённой фразой становится всё легче и легче. Правда, когда дельфин попытался передать мне какую-то картинку, я уловил лишь смутный образ. Жаль, конечно, но наскоком и урывками обучаться телепатии не получается.

Утро я начал с аврала. Надо разобраться с течью. Для этого мне были нужны ныряльщики. Как ни странно, но матросы Рамона не умели плавать. И это оказалось правдой. Опросил стрельцов. Нашлись трое, выросших на реках и с детства умевших нырять, задерживая дыхание на продолжительное время: раков ловили да играли в «кто кого пересидит». Стараниями круглосуточно работавших на помпе стрельцов воды в трюме было по пояс, можно для освещения повесить фонари. Уже лучше! Приказал разыскать и принести к трюмному люку кудель или паклю, гвозди, молотки и доски, какие найдутся. На камбузной плите велел поставить подогревать смолу. Помпа, издавая хлюпанье и чавканье, работала беспрерывно. Лишь бы выдержала! Ну, приступим, помолясь!

Разделся вместе со своими «водолазами» до исподнего. Крест снимать не стал: что-то подсказывало, что теперь он у меня на шее должен быть постоянно. Как говорить будут в будущем: в кино, в бане, в ресторане. Нырять приказал парами. Остальные на подхвате, будут груз из трюма на верёвках вытаскивать. И вот я с молодым стрельцом Филей полез в трюм, держа в руках зажжённые фонари. Первым шёл я. Вода в трюме бр-р-р холодная. Но надо, Федя, надо! Кажется, я эту бессмертную фразу произнёс вслух.