— Река притягивает тебя? — спросил Хаут. — То место, где ты умер, держит в плену твою душу. Я бы на твоем месте держался подальше от воды, Стилчо.

* * *

Глаза Стратона остекленели, взгляд из-под полуприкрытых век казался расфокусированным, он был одурманен собственными мечтами — наркотиком, который гораздо сильнее любого приготовленного аптекарем.

По телу Ишад пробежала дрожь, и она позволила своим чарам расползаться, покуда не затрепетало пламя свечей. На мгновение Ишад тоже погрузилась в транс, отпустив на волю свои желания. Но только на мгновение.

Наклонившись, она снова принялась шептать на ухо Стратону свои речи, и он, зашевелившись, обратил на нее взгляд. Теперь зрачки его глаз казались огромными и черными, он жадно впитывал все, что она говорила.

— Тебе нужно действовать, — прошептала она, — ради Рэнке, ради Крита. Ради Темпуса. Я скажу тебе, как ты сможешь спасти город, спасти империю, спасти то, за что всегда сражался. Ты стоишь в лучах солнца, Страт, ты лучший из лучших, ты залит ярким светом, и никогда, никогда ты не должен вглядываться во тьму. Она слишком черна для тебя…

* * *

— Кто только что был здесь с тобой? — спросил Хаут. Стилчо попытался вывернуться, ему хотелось уйти отсюда, с берега реки. Однако этот бывший раб, нисиец, ученик Ишад, был гораздо сильнее, чем могло показаться с виду.

— Джанни, — ответил Стилчо. — Это был Джанни.

— Этим следует заняться, — сказал Хаут.

Было время, когда Стилчо только плюнул бы в сторону этого человека — когда сам он был жив, Хаут был всего лишь рабом. Но теперь Хаут служил Ей. У него был талант, который питался от Ее таланта, и теперь Хауту ничего не стоило отделить душу от тела. Стилчо почувствовал привычный холодок, который всегда охватывал его, когда между ним и Ишад вставал бывший раб.

— Не надо… Я пытался его убедить. Я пытался объяснить ему, что он мертв. Он ничего не хочет слушать. Его партнер попал в беду.

— Я знаю, — сказал Хаут. Его рука, словно клещами, сжала онемевшее плечо Стилчо. — А ведь тебе вовсе не хочется отправиться вслед за ним, верно, пасынок?

— Он… он безумен.

Глаза Хаута, обманчиво, почти по-женски ласковые, нашли взгляд Стилчо. Хватка его пальцев ослабла.

— Тяжелые времена настали, пасынок. Она там не одна, а ты бродишь в темноте. — Пальцы медленно и ласково скользнули по его плечу вниз, тронув обнаженную кисть. — Совсем простые узы держат тебя. Жизнь, например. Или те, кто в силах тебе ее продлить. Почему бы тебе не спросить, как ты можешь помочь мне?

— Как я могу помочь тебе? — Слова сорвались у него с языка сами собой. Точно так же, как в разговоре с Ишад Стыдно ему будет потом. Потом, когда появится время поразмыслить, но не сейчас — слишком близко стоял Хаут, слишком шумно плескалась за обрывом готовая вот-вот подхватить его смерть. От нее Стилчо отделяла только ограда сада.

— Ты должен отправиться в Ад, — сказал Хаут.

То было не проклятие, а приказ.

— Для Нее, — едва выговорил Стилчо цепенеющими губами. — Для Нее я пойду, да.

— О, поверь мне, это будет услугой Ей.

Щурясь от солнечного света, Страт ехал поутру мимо контрольно-пропускного пункта Голубой линии. Подковы его гнедой гулко стучали по булыжникам недалеко от моста. Белая Лошадь, которой так не подходило ее название, мрачно несла свои темно-бурые воды. Время от времени на реке появлялось какое-нибудь судно: так, один-другой ялик или обшарпанная маленькая баржа.

При солнечном свете изрезанные пограничные столбы выглядели совсем невинно. Днем вонючие, грязные улицы Подветренной теряли свою таинственность и становились такими, какими были в действительности — по-настоящему уродливыми. Чем бы они ни занимались ночью, сейчас бедняки сновали с озабоченным видом, поглощенные своим вечным занятием — поисками пропитания. В Санктуарии стоял мирный день. Невидимые границы продолжали существовать, но днем слабели, обращаясь в милую формальность. Железная дисциплина банд и отрядов смерти уступала место прагматизму тех, кто искал, чем бы перекусить, беднота илсигов отваживалась лишь на минимальный риск, в надежде на подаяние обходили свою вотчину нищие. Отряды смерти действовали ночами, а по утрам только трупы приводили население в трепет.

Пасынок, не обращая внимания на все эти границы, спускался вниз по ничейной земле у берега реки. На одной из стен Страт заметил голубой знак, на другой — красный. Так враждующие банды обозначали зону своих притязаний.

Он знал, что его окружает ненависть. Он ощущал ее в городе, ощущал, когда ехал по залитым светом улицам территории, принадлежавшей Джабалу, ощущал, направляясь к Черной линии, где власть держал Третий отряд коммандос. Они удерживали мост и одну длинную улицу, начинавшуюся у Желтой линии пасынков на западе и дальше через Красную и Голубую вплоть до территории Гильдии магов, не давая торговле замереть вопреки всем попыткам отдельных группировок и фракций положить ей конец. То было своего рода свидетельство, что с Рэнке еще не покончено; правда, кое-кому хотелось бы доказать обратное.

Его глаза обшаривали путь, которым он ехал, кожей чувствуя сверлившие спину взгляды.

Днем Санктуарии заполнялся разношерстной толпой — рабочими, торговцами, предлагавшими свой немудреный товар. Редкие лавчонки были испещрены цветными знаками, которые подтверждали, что заправлявшие в этом секторе бандиты Джабала разрешили вести торговлю. У торговцев товаров было совсем немного. Никто не хотел рисковать. Большинство дверей было заперто, скрыто за опущенными жалюзи. В предместьях лавочники нанимали охранников, богатей навешивали на двери дополнительные замки.

Стратон поднял глаза, сощурившись на солнечный свет. Вялый, как всегда после бурно проведенной ночи, он позволил лошади самой везти его; мысли, ни на чем не задерживаясь, скользили по улицам — по меловому знаку на стене, свидетельствовавшему, что ночью здесь поработал какой-то отряд смерти, по нищему на мостовой, метнувшемуся в сторону от тяжелых копыт его лошади. Мимо проследовала повозка с пустыми кувшинами. Мужчина, кряхтя, тянул ручную тележку, груженную каким-то хламом. В ноздри ударило отвратительное сладковатое зловоние из канализационного люка. Над медленно умирающим городом сияло ярко-голубое небо.

Стратон вновь прищурился и бросил взгляд в сторону предместий, вдоль одной из длинных извивающихся улиц. Санктуарий был подернут дымкой от тысяч зажженных поутру костров.

Казалось, в мире проведена невидимая граница, и по одну ее сторону — глупцы, а по другую — все остальные. А он, Стратон, — один из немногих глупцов, сознающих свою глупость. Напрасно те высокие сияющие здания, в которых империя бессмысленно прожигает то немногое время, что ей осталось, рассчитывают, что их не захлестнет волна, готовая вот-вот ринуться на верхнюю часть города. Уэлгрина надолго не хватит. Этих, внизу, тоже.