– Вы с ума сошли, – Муцио оттолкнул стакан, – это невозможно…

– В самом деле, Рокэ, – Джильди казался обескураженным, – нельзя же так…

– Задержитесь хотя бы до Андий[38], – молодой адмирал резко повернулся, и его лицо исказила боль. – Люди обидятся, если вы уедете, и потом… Пока вы здесь, мы хотели бы потолковать с дуксами и генералиссимусом по душам и рассчитываем на вашу помощь.

– Вы просто обязаны остаться, – Джильди положил руку на плечо Ворона, – иначе вы увезете нашу удачу, а весной она нам снова понадобится.

– Хорошо, – коротко кивнул кэналлиец, – мы задержимся до Андий, и хватит об этом.

– Надо решать с пленными, – торопливо напомнил Джильди. – Бросим жребий или у кого-то есть предпочтения?

– Полагаю, Фоккио хочет неповторимую Зою? – предположил Алва и, глядя на побагровевшего адмирала, пояснил: – Я далек от того, чтоб подозревать вас в нечестивых намерениях насчет этой дамы.

– Да, я прошу старших офицеров «Пантеры», – кивнул Джильди.

– И пусть Кимароза с Титусом лопнут со злости, – заключил Скварца. – И насчет каторжников тоже. Они им, видите ли, не верили, а бедняги сделали больше, чем от них ждали… Вечная память!..

– Муцио, конечно, о покойных принято говорить хорошо, к тому же я рискую подорвать вашу веру в человечество, но с каторжниками генералиссимус был прав. Эти разбойники изменили.

– Но как же?! – брови Муцио явно решили спрятаться под повязкой. – Я же сам видел… Неужели случайность?

– Можно сказать и так, – согласился Рокэ. – И вы сейчас находитесь в ее милом обществе.

– Что? – Муцио все еще не пришел в себя. – Что такое?!

– Адмирал Фоккио Джильди прятался в секретной каютке и, когда наши прощенные друзья выкинули серый флаг, поджег запалы. Кстати, надо не забыть посоветовать отцам города Фельпа запретить адмиралу Джильди чрезмерно рисковать. Он слишком хорош для того, чтоб собственноручно подрывать вражеские галеасы. Даже флагманские.

– Рокэ, – возмутился Фоккио, – кто бы говорил об осторожности?

– Я – другое дело, – Алва потянулся к стакану.

– А… – Скварца ловил ртом воздух, не зная, что сказать, и наконец выдавил: – А что… что было в шкатулке?

– Киркорелла, – зевнул Рокэ, – розовая, с золотом. Очень красивая.

– Леворукий и все кошки его! Так вы… Вы с самого начала…

– Муцио, – Ворон укоризненно покачал головой, – я уповал на то, что в каторжниках заговорит совесть и все такое, но я должен был подумать и о том, что они поступят дурно. Увы, любовь к отечеству в них не проснулась…

– Если б вы не были маршалом, вам бы следовало податься в поэты. – Муцио основательно захмелел. Еще бы, рана, усталость, вино. – Я чуть не расплакался, слушая вашу речь, а в шкатулке сидел паукан.

– Стыдно, адмирал, – сапфировые глаза задорно блеснули. – Каторжники – люди невежественные, им простительно, но вы… Не узнать монолог Генриха Седьмого из «Утеса Чести»?! Конечно, это не лучшая вещь Дидериха, и все же…

– Дидерих? – переспросил Джильди. – Это из пьесы?

– Разумеется. Неужели вы думали, что я способен на подобный бред? Правда, в «Утесе» каторжников проняло, они пошли за благородным Генрихом, все погибли, но спасли отечество, по поводу чего Генрих прочитал еще один монолог. Его я не учил, не думал, что до него дойдет. Если угодно, могу дать книгу, она в палаццо.

– Увольте, – замахал руками Джильди, – после сегодняшнего?! Я всегда знал, что Дидерих – старый дурак, но чтоб такое!

– Ну и зря, – потянулся Рокэ. – В старикашке есть возвышенность. Он свято веровал, что каторжники, шлюхи, воры и изгнанники прекрасны просто потому, что они каторжники, шлюхи, воры и изгнанники.

– Рокэ, – простонал Муцио, – во имя Леворукого, пауканов вы тоже из-за Дидериха размалевали?

– Нет, из галантности, – вяло возразил Ворон. – Они предназначались дамам, а дамы серо-бурые тона не жалуют.

– В таком случае, Рокэ, – торжественно объявил Джильди, – вы просто обязаны забрать тех девиц с «Пантеры», от которых пауканы не шарахаются.

– Почему бы и нет, – кивнул Алва, – под ответственность виконта. И если ваш сын не против. Где он, кстати?

– С абордажниками, – махнул рукой адмирал, – у них там свои праздники. Паршивцу не нравится быть адмиральским сынком.

– Мне тоже не нравилось, – признался Муцио. – А вам, сударь, нравилось быть сыном Первого маршала?

– Не очень, – признался Рокэ, – но я утешался тем, что бывает и хуже и я хотя бы не сын короля.

«Le Six des Coupes & Le Chevalier des Bâtons & Le Deux des Êpêes»[39]

1

Вверх-вниз, вверх-вниз, старая как мир забава. Летящие навстречу еловые кроны, запах роз и лаванды, белые облака, смех Мэллит. Матильда научила маленькую гоганни смеяться и качаться на качелях. Девушке нравилось это нехитрое развлечение, еще бы, ведь она впервые видела столько неба и столько зелени.

– Ну конечно, на качелях! – Матильда с хлыстом в руках стояла у векового тиса. – Мэллица, ты мне нужна.

Мэллит, как всегда, немножко замешкалась. Она все еще терялась, когда ее заставали врасплох. Робер выпрыгнул из украшенной лентами лодочки и помог выбраться девушке. Она бы и сама справилась – Мэллит была гибкой и ловкой, но кавалер должен помогать даме, а дама должна привыкнуть к тому, что иначе и быть не может.

Эпинэ проводил взглядом вдовствующую принцессу и ее «воспитанницу». Если наследник рода Эпинэ женится на «незаконной внучке Эсперадора и алатской герцогини», будет скандал, но не больший, чем когда Рамиро Алва взял в жены Октавию. Робер Эпинэ был бы рад последовать примеру Предателя, но дело не в нем. Мэллит, превратившись в Меланию Таубер, не перестала любить Альдо.

Робер задумчиво подтолкнул опустевшие качели, те радостно взметнулись к высокому небу. Лето в Алате было чудесным – ярким, солнечным, но не жарким. Горная Алати вообще была изумительно красивой страной, где снились удивительные сны, которые хотелось удержать, но разве можно удержать сон? Как всегда, когда на него накатывало то, что Матильда именовала филозопией, Иноходец отправился на конюшню: Дракко не помешает размяться, а ему – заглушить дурь стуком копыт.

Дракко, услышав хозяина, принялся месить опилки, что его отнюдь не украшало, бедные младшие конюхи! Робер укоризненно покачал головой. Дракко хрюкнул и изогнулся, норовя дружески боднуть хозяина, не спешившего с яблоками. Эпинэ засмеялся и протянул красавцу половину мьельки[40]. Жизни без Дракко Иноходец не представлял, и эта любовь, похоже, была взаимна. К мысли о лошади прилепилась мысль о Вороне, подарившем ему это чудо. Шутка вполне в духе Алвы – прикончить хозяина и позаботиться о коне…