Возраст агрессии

— Литовское общество после тех событий изменилось? Как правило, на фоне опустошения и шока люди становятся человечнее…

— Наоборот, стало агрессивнее. Особенно это проявлялось среди представителей моего поколения и моложе. Люди среднего и пожилого возраста реагировали иначе, потому что знали, что такое Советский Союз и нормальная человеческая жизнь. Когда все более-менее устаканилось, мы начали отпускать бойцов навестить семьи. Поехал и я. Выхожу из квартиры, навстречу мне поднимается сосед, Альгис, он служил в Департаменте охраны края и жил прямо напротив нас. Они с женой были к нам настроены настолько враждебно, что, когда мы случайно встречались с ним на лестнице, аж дрожал. Потом к моей жене постучался отец этого Альгиса, извинился и сказал: передайте своему мужу, чтобы он так открыто больше не приезжал, потому что мой сын отдал приказ устроить здесь засаду. Замечательный был старик! Я его даже попросил потом в случае чего присмотреть за семьей — потому что и двери поджигали, и стекла выбивали… Но не все: другие литовцы, наоборот, нас поддерживали. Незнакомые люди собирали деньги и продукты, потому что только в марте приказом Бориса Громова, который был тогда первым заместителем министра внутренних дел, нас прикомандировали к 42-й дивизии Внутренних войск. И тогда у нас появилась и форма, и обеспечение, и питание нормальное. И народу прибавилось. Были по-настоящему ценные приобретения — к нам в ОМОН перешел, например, майор уголовного розыска Алексей Антоненко, который возглавил оперативное отделение отряда. Позже благодаря ему многих удалось спасти.

Игра в войнушку

— В 1991 году на информационные ленты больше попадал рижский ОМОН, а не вильнюсский.

— Исключительно благодаря командиру рижского ОМОНа Чеславу Млыннику. Я — человек военный, и милицейские штучки для меня неприемлемы. Я всегда говорил: боевое подразделение должно действовать четко и по уставу. А Макутынович и Млынник — милиционеры, один замполит, другой участковый, — для них это была бравада, игра в войнушку, потому они и сдружились с Александром Невзоровым, и вместе с ним фильмов накрутили будь здоров. Мы с Алексеем Антоненко вздыхали: циркачи, им же все это боком выйдет! Болеславу напрямую говорили — не надо светиться, потом плакать будешь. Нет, — отвечал он, — мы должны быть на первой полосе…

— Вы и были — особенно когда с энтузиазмом начали громить таможенные посты. Это был приказ или вы таким образом понимали свой долг?

— На самом деле обитатели этих разрисованных вагончиков со шлагбаумом на несуществующей границе, на которых по-литовски было написано «таможенный контроль», только грабили народ. Люди гурьбой ходили к нам жаловаться. Мы доложили в Москву. Оттуда пришел четкий и конкретный приказ: чтобы никаких таможенных постов не было, потому что это территория Советского Союза. Не вопрос: мы небольшими группами проехались по всем постам и навели порядок. Позже нас пытались обвинить в том, что мы избивали людей, но у нас было все зафиксировано, мы же не дураки… Каждый свой шаг снимали на пленку, потому что знали, чем это может аукнуться. Выглядело это так: отбирали у «таможенников» оружие, срывали знаки отличия и говорили — двигайте отсюда, пока вам не дали по шее. Ну а тот, кто сопротивлялся, получал пожестче. Вагончики сжигались, территория освобождалась. Жаловались нам и на Мядининкайский пост, говорили, что у водителей отбирают все ценное. Мы разработали операцию, послали туда своих людей с видеокамерами. Но это все! Кассеты, которые мы потом передали в прокуратуру, из уголовного дела исчезли.

— Вы помните ночь убийства «таможенников»?

— Прихожу на работу, дежурный докладывает: в Мядининкае расстреляли пост, но наши все были на месте, никто никуда не уезжал. У меня было такое оцепенение… Я к командиру — тот тоже в шоке. Первое, что подумал, — что все теперь посыплется на нас. Так и есть: в первом же выступлении во всем обвинили омоновцев. Сказали, что будто бы есть свидетель, который выжил. Что у него полная потеря памяти, но он якобы узнал по — разговору Разводова, Макутыновича, Никулина-Михайлова и еще ряд рижских омоновцев… Что за бред? — говорю. Он сам себя-то помнит, этот парень? Ни я его, ни он меня в глаза никогда не видел, как он по разговору мог узнать, что это был я? Я в эту ночь был дома. Хотите проверить? Пожалуйста. У меня есть сторож — сосед, начальник отдела Департамента охраны края, — у него спросите, где я был. Тот потом подтвердил: я проверил, Разводов был дома. Шумиха была страшная! Никто ничего не понимал. Омоновцы до этого таможенные посты громили? Громили. И тут — бац, убийство… Поди докажи, что ты не верблюд. Я так понимаю, что Ландсбергису и компании нужно было подогреть общественность, поэтому обвинения против нас лились рекой.

— В какой момент и почему в этом деле замаячила тень рижского ОМОНа?

— Мы поддерживали контакты, ездили друг к другу — надо же было как-то обмениваться опытом, тем более что я сам родом из Латвии. Может быть, просто подкараулили момент и доложили куда следует, что рижские омоновцы ночевали у нас на базе? У нас в отряде так называемых разведчиков было до фига, только мы выявили четверых, — а скольких еще не выявили?

Я знаю, что это сделали не омоновцы. У нас была информация про контрабандистов — якобы белорусские бандиты хотели перетащить через границу большую партию меха, а литовская группировка — партию наркотиков, и что-то не поделили. Судя по фотографиям и видео, сделанным сразу после убийства на таможне, можно сказать определенно: мы так не действуем. Мы бы вошли, вытащили таможенников во двор, положили на землю и уехали. Да, и я хорошо знаю своих ребят — они все бы разнесли к чертовой матери. А там, судя по фотографиям, на столе осталась даже бутылка водки с нетронутой закуской, а сами «таможенники» лежали аккуратненько штабелями с дырками в затылках.

«Милиция ловила нас, как преступников»

— До роспуска вильнюсского ОМОНа оставались считанные недели. Как выглядели последние дни отряда в Литве?

— В конце августа, после неудавшегося путча, к нам начали наведываться начальники. Вместо генерала Усхопчика руководить мотострелковой дивизией в «Северном городке» прислали полковника Фролова. Тот несколько раз приезжал в отряд и ультимативно требовал, чтобы мы сложили оружие и покинули территорию базы. Я терпел, терпел, а потом сказал: полковник, иди отсюда и больше сюда не приходи! Мы тогда с ним здорово поругались. Из Москвы приехал замминистра внутренних дел генерал-майор Демидов. Вопрос стоял либо о выводе отряда, либо о его расформировании. Фролов говорил: надо отряд расформировать, омоновцы — преступники… А в «Северном городке» был Союз офицеров, председателем которого был полковник Масхадов. Знаете такого? Я потом в Чечне воевал против него, а тогда пил с ним водку. Отличный мужик, замечательный офицер. И все они были за Советский Союз, все стояли хором. И он сказал: если нужна помощь — территория «Северного городка» в вашем распоряжении. Мы собрались, погрузились на машины и всю технику с имуществом перевезли туда. Отряд в конце концов расформировали. Основную массу людей — порядка 89 человек — вывезли на самолете в Москву. Технику и оружие отдали Литве.