…У Мошенского с Середой был в связи с приездом писателя и корреспондента «Правды» небольшой «военный совет». Дело в том, что с борта «плавучки» на берег моряки протянули пеньковый канат, по которому, как на перетяжном речном пароме, ходили туда-сюда на лодке. Подвозили продовольствие, боеприпасы, почту…

Но одно дело — будничные привычные перевозки, и совсем иное — переправить на плавбатарею корреспондента «Правды», писателя-моряка. «Нет, здесь канат не пойдет! Пусть сходят на веслах. Только матроса надо потолковее подобрать, Нестор Степанович».

Свой выбор комиссар Середа остановил на старшине 2-й статьи Василии Платонове. «Давай, комсомол, доставь товарища Соболева, да в момент, по-флотски. Слышал о писателе Соболеве, читал его книжки?»

Василий Платонов ответил, что читал «Капитальный ремонт», и комиссар удовлетворенно сказал: «Добро, езжайте».

Шлюпка уже отваливала от борта, когда Мошенский, облокотившись на леерную стойку, счел нужным предупредить возбужденного, точно именинника, Платонова:

— Старшина! Учтите, Леонид Соболев — капитан второго ранга. Чтобы доклад, четкие ответы — все честь честью было!

— Есть! — звонко отозвался Платонов и энергичными гребками погнал шлюпку к берегу, на котором возле кромки воды стоял человек в черной шинели.

Мошенский невольно поймал себя на мысли, как чертовски хорошо смотрится за веслами старшина 2-й статьи Платонов: отвалочка и рывочек веслами отлажены… Чувствовалась флотская шлюпочно-парусная школа! Мошенский и сам когда-то входил в команду шлюпки-шестерки, участвовал в соревнованиях и вот сейчас, глядя на ловко сидящего на веслах Платонова, как-то неожиданно припомнил все. Приятно заныло сердце…

Весть о том, что на батарею приезжает Леонид Соболев, облетела посты. Даже вечные трюмные трудяги, мотористы и электрики, поднялись на верхнюю палубу, на солнышко. Стояли группами, поглядывали на берег, на приближавшуюся шлюпку. Подшучивали:

— Ваня! Полтаев! Ты бы руки от соляра отмыл. Вдруг писатель лично с тобой, как с представителем нашей «куцей» БЧ-5, познакомиться пожелает. Учти, он в твоем деле понимает!

— Он, я слышал, из штурманов. На Балтике ходил, — уточнил Виктор Донец.

— Подходят! — радостно предупредил кто-то, и все моряки подошли к борту, возле которого уже слышался плеск воды под сильными рывками весел.

Едва Соболев взошел на борт плавбатареи, Мошенский представился ему. Пожал крепкую сухую руку Соболева. Настроение у Мошенского было прекрасное: утром позвонили из штаба ОВРа — ему присвоено звание капитан-лейтенанта. На рукавах шинели Мошенского пока по-прежнему оставались две широкие нашивки: не было времени пришить над ними еще одну, тоненькую…

— Значит, здесь и воюете? — спросил Соболев.

— Здесь и воюем, — сдержанно ответил Мошенский.

Командир плавбатареи привык к приездам корреспондентов. Визиты их в основном и начались после того, как стали здесь, в бухте Казачьей. С одной стороны, объяснить это можно было добрыми делами плавбатареи, а с другой — и тем, что батарея стала более доступной для посещения. Раньше стояли в трех-четырех милях от берега, а теперь чуть больше кабельтова[13].

С легкой руки корреспондентов неофициальное название «Не тронь меня!», ранее упоминавшееся только в разговорах моряков, прочно закрепилось за плавбатареей, кочевало из заметки в заметку во флотской газете «Красный черноморец», а затем перешло и в центральную прессу.

И лестно это было — добрая молва, но, с другой стороны, Мошенский считал, что частый приезд корреспондентов волей-неволей расхолаживает людей, отвлекает комсостав плавбатареи. Опасался, как бы не поселилось в моряках благодушное настроение…

В одном из писем жене Мошенский полушутя напишет: «Я скоро, наверное, вывешу объявление: «Корреспондентам входа нет». Они меня замучили…»

У Мошенского было свое, особое отношение к Леониду Соболеву, автору полюбившегося романа «Капитальный ремонт». Он, конечно, желал увидеть писателя и по возможности расспросить о героях книги, об их прообразах. И вот Соболев приехал сам.

С первых же минут писатель удивил Мошенского нестандартным подходом к знакомству с людьми, батареей, ее боевыми делами. (Другие корреспонденты все это делали иначе.) Соболев сказал:

— Прежде всего, командир, давайте покурим. Где тут у вас фитилек?

Крупное, несколько полноватое лицо писателя, его умные живые глаза показались хорошо знакомыми. Спокойный голос сразу располагал к беседе. Могло показаться, что основное знакомство Соболева с людьми, с тем главным, что составляло суть и соль плавбатареи, еще не началось, а предстоит несколько позднее. (Хотя бы там, у фитилька.) А между тем цепкая память писателя уже точно фиксировала характерные штрихи и детали, чтобы затем положить их в основу заметок о плавбатарее и ее людях. В Мошенском, например, если бы пришлось писать его портрет, Соболев сразу выделил бы глаза. Серые глаза, обрамленные густыми черными ресницами и оттого казавшиеся контрастными, точно подведенными…

Мошенский проводил гостя на ют, сел рядом на приваренную к палубе скамейку-банку. И тотчас же, сначала неуверенно, затем смелее, стали обступать их моряки, «братья-курильщики», как весело пошутил Соболев. Вскоре пропала скованность. Писатель беседовал с моряками так непринужденно, словно сам служил на плавбатарее, будто знал их не один месяц. Ему ли было не знать флотскую душу, когда разговор заходил о кораблях, о краснофлотцах!

Уже выкурена папироса, и Соболев достал следующую, размял ее в прокуренных сильных пальцах, вставил в маленький черный мундштучок…

Пока Соболев беседовал с моряками, Мошенский отошел, подозвал к себе Алексея Лебедева:

— Есть к вам просьба, товарищ Лебедев. Вы, я знаю, хорошие мундштуки мастерите… Нет ли у вас какого подходящего, чтобы подарить от всего нашего экипажа товарищу Соболеву?

Лебедев просиял. Засуетился, стал ощупывать карманы рабочих брюк.

— Эх, кабы заранее знать, товарищ капитан-лейтенант! Вчера хотя бы. Вот тут я начал, но материалу нужного пока… Вот… — Он показал на ладони черные пластмассовые кружочки, надетые на медную проволочку. — Надо бы поярче как-то… Красненькое что-то, прозрачный плекс… А долго у нас товарищ Соболев будет?

— До вечера.

— До вечера?! Сделаю! — пообещал Лебедев и уточнил: — Если немцы не помешают. Пойду поспрошаю у ребят материал…

Стоявший рядом Рютин отозвался:

— Леша, у меня есть зубная щетка. Красная. Вот такая широкая ручка!

Середа, слышавший разговор, «ссудил на доброе дело» свой старый портсигар: «Все равно крышка барахлит, не закрывается… А так — для дела». Мошенский вспомнил о плексигласовой рамке, в которой стояла фотография Веры. Фото могло полежать и под стеклом на столе… Мошенский пожертвовал рамку.