– Нет, – Петр продолжал улыбаться, – Канадский хоккей изобрели англичане. И английские колониальные офицеры привезли его в Канаду.

– А одиннадцатиметровый-то, что?

– На самом деле – это двенадцатиярдовый штрафной.

И пробивается он, с десяти метров девяносто восьми сантиметров.

Вот так.

И, давай-ка, будем ужинать.

– Какой ты, живописец, интересный, – Лена погладила Петра по плечу сверху вниз.

– Это я снаружи интересный, а внутри я – обычный россиянин.

– Да ты еще и скромница.

Как бы только охарактеризовать твою скромность поточнее? – улыбнулась Лена, и Петр задумался лишь на мгновение:

– Как беспредельную…

…Она не пыталась избавиться от памяти.

Просто, память эта была черновой.

Непубликуемой.

Теперь Лена припомнила молчаливый вчерашний вечер с Владимиром, и оказалось, что вспоминать ей нечего.

Уже не в первый раз…

…Хотя, и начиналось их отношения достаточно пристойно.

У Владимира была машина.

Он помог Лене перевезти отца на дачу, а потом вскопал участок под огурцы и картошку.

И остался ночевать.

Так они оказались в постели в первый раз.

А через два месяца, Лена вышла за Владимира замуж, и они стали спать вместе каждый день.

Ей показалось, что это начало, а получилось так, что, когда он вскопал участок на даче отца – это и было уже все.

Все вышло, как-то само собой.

Дураки до тех пор безвредны, пока глупцы не вручают им себя.

Хотелось Лене или не хотелось, но ей приходилось сравнивать.

И дни, и ночи.

Не то, чтобы Владимир был ночью хуже, чем Петр, может, он даже был посильнее, только она ничего интересного не могла припомнить на утро.

Первую ночь с Владимиром, Лена помнила, хотя бы потому, что она была первой ночью, но уже вторую ночь, она не могла вспомнить.

Велик ли повод для гордости мужчины то, что он переспал с женщиной, если женщина потом пожалела об этом?

А, каково – если женщина его запомнить не смогла?..

…Как всякая женщина, не сумевшая стать счастливой, Лена сравнивала нынешнего мужа со своим предыдущим мужчиной.

Счастливая женщина сравнивает нынешнего мужа со своей мечтой…

…Жаря яичницу мужу Владимиру, Лена вспомнила о том, как однажды утром, они с художником посмотрели на смятые, перекрученные простыни и расхохотались:

– Чувствую себя главным участником Ледового побоища, – сквозь смех проговорил Петр, – А ты?

– И призом, и призером – одновременно.

Петр оказался очень нежным. Нежность – это человеческая презентабельность.

Играя, Петр возбуждал интерес к игре у Лены.

Ей стало нравиться заводить его.

И было приятно, когда, становясь ниже на расстояние от каблуков до коленок, Лена чувствовала, как Петр, державший руки на уровне своего пояса, гладил ее волосы, а, опустив руки чуть ниже, водил ими ей по плечам.

А, потом, начинал стонать.

Однажды, Лена спросила Петра:

– Как ты думаешь, я не слишком нескромно себя веду?

Петр пожал плечами:

– Мужчина и женщина ложатся в постель не для того, чтобы демонстрировать скромность.

– А, что они должны демонстрировать?

Петр посмотрел Лене в глаза, задумался на несколько секунд и ответил:

– Искренность…

…Если женщина, жаря яичницу нынешнему мужу, вспоминает о бывшем – непонятно, кто из двоих мужей больше «бывший»?..

…Владимир не создавал условий, а пользовался ситуацией.

Не то, чтобы Лене не хотелось выполнять свои супружеские обязанности с Владимиром, но, во всяком случае, поначалу, ей было как-то неловко. И она стеснялась быть с мужем, такой же непосредственной как с Петром.

Такой, как ей нравилось.

А потом привыкла.

Выполнять супружеские обязанности.

С Ликой Лена могла говорить обо всем.

Даже о том, о чем она не могла говорить ни с кем.

И, однажды, месяца через три после замужества, Лена спросила подругу:

– Ты со своим мужем выполняешь супружески обязанности с удовольствием?

– Супружеские обязанности? – переспросила Лика, – Ты еще назови это оброком.

– Барщиной, – передразнила Лена.

– Тогда, я крепостная, заставляющая своего помещика пахать, – ответила Лика, а потом, грустнув на мгновение, добавила:

– По весне и по осени…

…– Чем покормишь? – Лена вздрогнула при звуке слов своего мужа, появившегося на кухне в одних трусах и майке. Ей показалось, что его голос может проникнуть в ее воспоминания, подслушать их, а потом предъявить счет за измену.

И испугалась.

Она не задумывалась о том, как возник этот страх перед мужем, а когда этот страх укрепился в ней, обратного пути уже не было.

Была простая констатация факта – однажды, когда они с Владимиром навещали его мать, та попросила Лену помочь ей с уборкой.

Просьба была естественной для любой семьи, но матери ответила не Лена, а ее муж:

– Поможет, – проговорил он с усмешкой, не злой и не презрительной. Покровительственной и хозяйской, – Куда она денется.

При этом, Владимир слегка приобнял жену, положив свою руку ей на грудь.

Любившей ласки Лене, стало неловко от этого прикосновения на глазах, пусть очень близкого родственника, но, все-таки, человека постороннего.

Но Лена ничего не смогла возразить.

Не словам, а тому, что ее саму, никто и не спрашивает.

И даже вырвать себя из объятий мужа она не могла.

Промолчала.

А через несколько дней, она попросила Владимира:

– Можно я сегодня задержусь после работы? – и в первый момент Лена не поняла, почему, вдруг, замерла в ожидании, и тут же, не объясняя, а, словно, оправдываясь, добавила, – Мне нужно сходить в парикмахерскую.

Потом ей стало ясно – она смирилась с тем, что он может не разрешить.

Не разрешить ей быть такой, как она хочет – красивой.

Даже, не задумавшись о том, что красивой, она хочет быть для него.

Лишь на мгновение показал свое презрительное и ехидное лицо и тут же спрятался в подворотню стыд, а потом Лена стала брать отгулы для того, чтобы сходить по своим делам или к дочери.

– …Ну, ты чего вещи разбросал, – надув губы, Ленина дочь Алена, тоже ведь, в конце концов, Лена, только младшая, шумела на своего мужа Дениса, бывшего почти на голову выше своей жены.

Денис, выпучив глаза, раздумывал о том, что бы такое ответить жене, а Лена, зашедшая к ним на минутку, продолжала стоять в прихожей.