сокрушительный довод: «Как же можно распускать действующую партийную организацию!»

Профсоюзное начальство, казалось, несколько растерялось под таким напором. Члены комиссии сидели молча, понурясь, не отвечая на пламенные речи ни словом, ни жестом.

И тут поднялся, сверкая черными глазами, прежде совершенно незаметный член группкома — фамилию его забыл, кажется, Якубов, — и заговорил с сильным среднеазиатским (узбекским, а может, и таджикским) акцентом, обращаясь то ли к предыдущему оратору, то ли ко всему собранию:

— Что ты с ним разговариваешь? Ты посмотри на его мордам (он указал смуглой рукой на председателя комиссии). У него на мордам написано: «Ты мне что хочешь говори — я тебя все равно закрою».

Все оторопели. А неожиданный оратор, нимало не смутившись, продолжал:

— Это как у нас в Средней Азии. Сидит в кишлаке председатель колхоза Ташамбет. Приехал уполномоченный заготхлопок. Говорит:

— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! Понял?

Ташамбет говорит: «Хоп», — по-нашему это значит «хорошо».

Заготхлопок уехал. Приехал заготзерно. Говорит:

— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! А это, это и это — не делат.

Ташамбет опять говорит: «Хоп», — по-нашему это значит «хорошо».

Заготзерно уехал. Приехал заготскот.

— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! Понял? А это, это и это — не смей!

Ташамбет опять говорит «Хоп», — по нашему это значит «хорошо».

Рассказчик сделал маленькую паузу и заключил:

— И делает все по-своему! Так и он! — И он, с торжеством махнув рукой в сторону комиссии, поднялся и ушел.

Это драматическое событие было, увы, последним в истории группкома…

Первая попытка напечатать «Букву Я» в «Детиздате» (впоследствии — издательство «Детская литература»), после того как она пролежала там восемь месяцев, — была отвергнута со словами: «Стихи на книжечку никак не тянут. Стихи показали Самуилу Яковлевичу… Он сам пишет на эту тему». И это несмотря на положительный отзыв Л. А. Кассиля, где он написал: «Эти стихи все дети будут охотно читать и учить наизусть».

Отчаявшись и совершенно уже не надеясь на удачу, Борис послал стихи в редакцию «Нового мира», главным редактором которого был в то время Твардовский. Снова шли месяцы. Наконец звонок из редакции: «Вас приглашает Твардовский». Появилась надежда, что стихи приняты. Ведь для отказа совершенно незачем вызывать к самому главному, достаточно и простого редактора.

Борис так и не понял, зачем его тогда пригласил Александр Трифонович. Во время беседы прозвучали такие слова: «Ваши стихи у нас не пойдут… они, может быть, и неплохие, но не для нас. Это не „Новый мир“». И добавил: «И не в том дело, что у вас фамилия некруглая… Совсем не в этом дело… Просто вашим стихам, как говорится, девяти гривен до рубля не хватает». В конце беседы посоветовал показать стихи С. Я. Маршаку.

Покидая кабинет главного редактора, совершенно подавленный Борис даже не вспомнил, что рукопись осталась в редакции.

Стараясь забыть о печальном опыте заочной встречи с Самуилом Яковлевичем, в один из безнадежных зимних дней отправил стихи Маршаку. И снова долгое ожидание. Дозвониться до Маршака не удавалось, так как секретарша всегда отвечала: «Самуил Яковлевич нездоров», или «Маршак в Шотландии», «Маршак в отъезде», или что-нибудь в этом роде. Смысл был один: поговорить с Маршаком невозможно.

Из воспоминаний Бориса:

Незаметно настало лето. И тут в «Литературке» — помнится, в начале июля — появились новые стихи Маршака, и среди них весьма назидательное сочинение, которое начиналось так:

«Ежели вы вежливы

В душе, а не для виду,

В троллейбус вы поможете

Забраться инвалиду.

И, ежели вы вежливы

И к совести не глухи.

Вы место

Без протеста уступите старухе».

Я сел за машинку и единым духом написал:

«Уважаемый Самуил Яковлевич!

Ежели вы вежливы

И к совести не глухи

(Хотя о Вас, признаться,

Иные ходят слухи),

Но, ежели Вы вежливы,

Как пишет „Литгазета“, —

То я от Вас,

В конце концов,

Еще дождусь ответа;

И, ежели Вы вежливы

В душе, а не для виду,

То Вы мое послание

Не примете в обиду:

Ведь как-никак,

При всем при том,

При всем при том, при этом —

Я обратился к Вам зимой,

А жду ответа летом…»

Положил в конверт и отправил — по хорошо мне знакомому адресу.

Разумеется, я сознавал, что совершил грубость. И тем не менее вышеупомянутая совесть меня не мучила.

Можете себе представить, в каком отчаянном состоянии я пребывал, если вместо укоров совести я ощущал некоторое злорадное удовольствие.

После этого послания ответ пришел сразу. Борису была назначена встреча на семь утра. Он явился минута в минуту. Дверь долго не открывали. Войдя, Борис произнес: «Вы уж меня извините, Самуил Яковлевич, что я так громко постучал в вашу дверь, но она была больно уж плотно заперта». Он рассчитывал, что подобная форма извинения будет принята и на этом «инцидент» будет исчерпан. Однако хозяин явно был разобижен и весь дальнейший разговор периодически прерывал примерно такой фразой: «Ну как же вы могли мне такое написать…» Или: «Ну как же вы, голубчик, могли мне такое написать!»

Разговор, который длился не меньше часа, закончился пожеланием успеха. Напоследок Борис услышал: «Вы — это целый мир. И у вас будет все то же, что у меня».

Визит не принес ожидаемого результата…

Пролежав в «Новом мире» без движения годы, «Буква Я» наконец была напечатана — уже при Константине Симонове. Правда, Заходеру предварительно посоветовали сменить фамилию на псевдоним. Секретарша Симонова передала ему слова шефа: «Он так и сказал: если это оскорбляет его еврейское самолюбие, пусть подписывается Рабинович, — но только не Заходер».

В кабинете редактора вновь возникла тема фамилии. Вот как пишет об этом Заходер:

— Что вы строптивитесь, — приятно картавя, сказал Симонов, — вас от этого не убудет! Поверьте мне, писать для детей под фамилией Заходер — это совершенно невозможно!

Борис понимал, что, отказываясь от предложения Константина Михайловича, он подписывает себе приговор: его сказку не напечатают. Однако Симонов только пожал плечами. «Ну, как хотите», — сказал он. И вскоре в 4-м номере журнала за 1955 год многострадальная сказка увидела свет.

Это