– Господин Левинсон. – Ведущий излучал подобострастие всем своим объемным телом. – Господин Левинсон, прежде всего позвольте поблагодарить вас за то, что пришли к нам в студию.

– Ничего, мосье Жмыхов, мне не сложно, – ответствовал креативный директор, – мой кабинет находится прямо над вашей студией.

– Господин Левинсон, давайте начнем со скрытых съемок в Янтарном кабинете…

– Давайте. Начинайте.

Соломон слегка замялся.

– Назвали бы вы эти съемки этичными? Все же принцесса не знала, что ее снимают. И, насколько я понимаю, Генри тоже.

– Вот именно потому, что они оба этого не знали, съемки и получились настолько занятными! Сами-то небось не отрываясь смотрели сейчас этот «Цикл бесед за чашечкой березового сока», Соломон Соломоныч? То-то же. «Всемогущий» он на то и «Всемогущий», чтобы все знать и все предугадать. – Левинсон, как бы тостуя, поднял вверх стаканчик с кофе. – Признаюсь, что первую беседу засняли действительно случайно. Но когда мы с продюсерами проекта увидели материал, сразу поняли: перед нами золотая жила. Молодой парень и молодая девушка разговаривают по душам. Мы тихонечко следили за развитием их отношений. О какой неэтичности может идти речь?! Предусмотрительность с нашей стороны – да. Неэтичность – нет.

Николай Константинович перестроился в правый ряд и поблагодарил аварийкой старенький «русско-балт» (серия «Музыкальные стили», модель «Диско» неоново-голубого цвета – такие выпускались в девяносто четвертом, когда он еще работал инженером на заводе).

– Подписывая контракт с телеканалом, принцесса должна была понимать, что лишается персональных секретов на полгода, – сказал Левинсон и со стуком поставил полупустой картонный стаканчик на стол.

«Наверное, пропуском на телевидение служит справка о полном и невосстановимом отмирании совести, – подумал Николай Константинович, приближаясь к повороту на Восемнадцатую линию. – Где они еще случайно забыли выключить камеры? В ванной Кати́? Бедная девочка. Она держится с таким достоинством».

Зато теперь никто не сможет упрекнуть царскую семью в излишней закрытости. Скорее уж наоборот. Не исключено, что в следующий День Гнева народ будет просить: «О, а нельзя ли сократить количество новостей из жизни Романовых?»

– Господин Левинсон, – завилял хвостиком ведущий, – и продолжая тему этики: стоило ли выгонять из проекта Генри Спенсера, если у них с принцессой завязались романтические отношения? Их беседы за чашечкой березового сока пролили свет на истоки этого… э-э-э… демарша на ристалище. Налицо некие нежные чувства между режиссером и великой княжной. Может быть, нужно было оставить парня в качестве участника шоу и не делать из него Ромео, разлученного с Джульеттой?

– А паренек сам во всем виноват, – полуусмешка исчезла с лица Левинсона. Челюсть угрожающе выдвинулась вперед. – Поздно он спохватился. Мы честь по чести проводили кастинг, в котором он не счел нужным участвовать. Мы вложили деньги в первые месяцы проекта. Люди привыкли к пяти женихам Екатерины, они голосовали за них, слали эсэмэски, делали ставки на тотализаторе, в конце концов. А он решил пустить всю нашу подготовку насмарку! Явился на все готовенькое! – Левинсон стукнул кулаком по столу, уронив картонный стаканчик.

По рисовым бумагам, которые всегда в изобилии валялись у Соломона Жмыхова в студии, показывая его разностороннюю подготовку к программе (а на деле – просто неаккуратность), растеклась маленькая черная лужица.

– «Всемогущий» заботится о своих зрителях! Когда эта березовая болтовня только началась, мы провели небольшой тайный опрос – так вот, фокус-группа негативно отнеслась к появлению нового, незнакомого участника в разгар проекта. Люди почувствовали бы себя обманутыми.

Николай Константинович наконец-то вырвался на Восемнадцатую линию.

– Но почему же в таком случае, – снова почесал бороду Жмыхов, – вы сразу не уволили мистера Спенсера, как только поняли, к чему ведет все это неформальное общение с принцессой?

Левинсон помрачнел.

– После случая с принцем Мануэлем – его исключение сильно осложнило отношения с Испанией – мы стали гораздо, гораздо осторожнее. Не забывайте, Соломон Соломоныч, Генри – иностранный гражданин. У нас не было формального повода не то что уволить – даже просто сместить его с должности. Международный судебный процесс нам был не нужен. Так что пришлось выжидать, когда парень сам даст нам повод убрать его из шоу. К сожалению, это произошло в прямом эфире. Но я был готов к такому повороту – собственно, поэтому и явился на турнир лично.

– И вовсе даже не к сожалению, господин Левинсон, – поторопился подольститься Жмыхов и сразу стал похож на купца, подсовывающего покупателю рыбу не первой свежести. – Дерзость Генри придала, знаете ли, эдакую остроту эпизоду на ристалище! Правда, принцессе теперь нелегко будет забыть его подвиг…

– Нелегко, но тем не менее забудет. Миллион, мой милый Соломон Соломоныч, не забывайте про миллион рублей!

Да, миллион может повлиять на выбор дочери. Она всегда была очень практична – вся в свою бабушку-шведку. А ведь как Николаю Константиновичу хотелось породниться с талантливым Алексеем, а не с дураком Вяземским!

Император раздраженно выключил телевизор. Он уже подъехал совсем близко к оживленной толпе зевак. Здесь пришлось воспользоваться некоторыми царскими привилегиями: полицейские сформировали для него коридор, который вел к выделенному месту для стоянки императорского автомобиля – прямо возле дома номер семь.

Запарковавшись возле поребрика, император подхватил несколько листочков с соседнего сиденья и выбрался из машины. Народ обрадованно закричал и захлопал. Придворные квадрокоптеры с мощными камерами и аккумуляторами, давно уже заменившие императорского фотографа, который умел перемещаться только в одной плоскости, засверкали вспышками.

Верный Столыпин уже ждал монарха под мемориальной доской, посвященной великому русскому парфюмеру Веригину. Ее-то и должен был открыть государь. Рядовое событие, но для Николая Константиновича оно имело особое значение.

– Друзья, – неофициально начал император и поморщился: Ангел Головастиков навсегда испортил это обращение к публике. Ладно, продолжим. Столыпин написал государю великолепную, нестандартную, а главное – лаконичную речь. Тот самый Столыпин, который на проекте двух слов связать не мог. – С чего обычно начинается ваш день? С завтрака? С пробежки? С детского лепета? День любого человека начинается с запахов. С запаха маминых сырников с изюмом. С запаха свежей листвы в парке. Со сладкого запаха нежной кожи вашего ребенка.

Николаю Константиновичу вспомнилось, как маленькая Кати будила их с Василисой по утрам, дергая папеньку за нос и хохоча во все горло.

– Без запахов наша жизнь была бы бледной. Бесцветной. Неполной, словно черно-белое кино. Ароматы будят наши воспоминания, связывают нас с нашим прошлым.

Публика внимательно слушала. Отчего-то сегодня Николаю Константиновичу легко было говорить.