— Скажи хоть, как тебя зовут, — в отчаянии крикнул он, уже не видя ее.

— Макошь…

И опять в голове у Саши все перемешалось. Макошь — это ведьма из детских сказок. Помнится, Марфа пела старинную песню, заунывную и страшную, про эту Макошь. Будто сидит она в своей избушке, а руки у нее — длинные, что версты. Сидит и прядет пряжу. Сидит и думает о людях. И все, что она за своей работой придумает, с людьми непременно происходит. Песня заканчивалась просьбой, чтобы оплела Макошь соперницу, на ночь кудель сдуру оставившую, чтобы надумала Макошь жениха-красавца и дорожку бы ему к дому певуньи показала.

Небо темнело на глазах. Из голубого превратилось в темно-синее, проступили на нем крупные высокие звезды. А как небо зачернело, звезд стало видимо-невидимо — и крупных, и мелких. Саша смотрел на них широко раскрытыми глазами, и ему казалось, что небо колышется, дышит, живет…

Откуда-то издалека, из-за невидимых деревьев, накатывало яркое свечение. Ему хотелось посмотреть — что же там такое, но голову было не повернуть. Вдруг послышались легкие шаги и тихий смех. Перед ним показался кувшин, обхваченный тонкими пальцами, а потом, когда вода утолила его жажду и одурманила уже знакомым зельем, появилась и голова Макоши. Саша притворился, что забывается во сне, хотя теперь зелье уже не так сильно действовало на него, как прежде, и сквозь ресницы, преодолевая подлинную истому сна, следил за происходящим.

Сияние нарастало, Макошь, убедившись, что он уснул, перешла от его изголовья к ногам. Удар бубна был настолько неожиданным, что Саша чуть не вскрикнул и не выдал себя. Женщина стояла над ним обнаженной, с распущенными черными волосами, закрывающими ее до колеи. Она грациозно встала на цыпочки, легко вскинула над головой руки с довольно тяжелым бубном и ударила в него. В этот миг сияние разлилось по небу, звезды померкли и в центр выкатилась громадная влажная нежно-розовая луна. Макошь издала гортанный звук, эхом отозвавшийся вдали, и закружилась под звуки бубна в сумасшедшем танце. Больше сопротивляться действию зелья у Саши недостало сил, и он опрокинулся в сон, наполненный ворохом ужасных видений…

Сначала ему казалось, что он вовсе не спит, а продолжает наблюдать за безумным танцем колдуньи. Ритмичные удары бубна заставляли его тело вибрировать в такт. На душе становилось весело, как у Зи-Зи когда-то. Сейчас бы поймать эту фурию, он бы показал ей… Сердце неслось кувырком вдогонку обнаженной нимфе и уже не билось, а свербело невыносимо, так, что Саша подумал: «Хватит притворяться! Нужно открыться ей, подозвать…» Но женщина неожиданно прильнула лицом к его лицу. Саша потянулся к ее губам ртом и остановился как от толчка, раскрыв широко глаза. Перед ним сидел бурый волк и смотрел на него неподвижно желтыми глазами. Где-то в отдалении слышался звон бубна — по земле пронесся тяжелый вздох, и волк бросился на Сашу, впиваясь зубами в горло… Откуда-то тотчас налетели крылатые омерзительные существа и захлопали крыльями. Волк поднял окровавленную морду.

Ужас заставил Сашу сбросить чары сна, и он опять увидел обнаженную женщину, кружащуюся над ним в белом сиянии луны. Но теперь ему почему-то казалось, что это — Алиса. Он обрадовался, хотел было позвать ее, но почему-то понял, что Алиса его не услышит. И чтобы не спугнуть видение, стал следить за нею молча, улыбаясь, пока видение не охватил огонь и Алиса не превратилась в огромный язык пламени…

Больше в эту ночь он ничего не видел. Хотя долго еще носило его под звуки бубна по бескрайним черным просторам ночи, и долго звучали гортанные выкрики Макоши, и звук бубна не умолкал до самого рассвета.

Дальше дни потекли удивительно протяжно. Редко подходила к нему женщина с кувшином и тут же уходила. Он едва успевал перекинуться с ней словечком:

— Я каторжник.

— Знаю.

— Меня могут найти.

— Только не здесь…

— Сколько еще осталось?

— Пока Макошь не скажет.

— Ты из ссыльных?

— Родители — ссыльные. Из Киева. А я здесь родилась.

— А за что их сослали?

— За колдовство…

Ему начинало казаться, что это чистилище после смерти. Невероятно, чтобы эта серьезная женщина могла плясать здесь при свете полной луны. Наверно, ему стали являться видения, как когда-то бедному фармацевту. Пригрезились же ему и волк, и тучи черных отвратительных тварей, похожих на летучих мышей…

Однажды женщина пришла к нему с лопатой.

— Никуда не ходи, — предупредила она. — Откопаю — сиди на месте. Макошь будет смотреть.

Она осторожно освободила его от красной глины. Он был совсем без одежды, но ничего не стеснялся. Пошевелиться тоже не мог. Тело застыло, словно так и не сбросило тяжелый груз земли. Женщина облила Сашу водой и внимательно осмотрела его тело, без всякого смущения. Затем она вскинула руки, соединив ладони, будто в молитве, и что-то горячо зашептала себе под нос.

— Что ты делала? — спросил он, когда она повернулась к нему.

— Проказы нет, я благодарила Макошь. Но тебе придется еще долго натираться этой глиной, — женщина ткнула пальцем в разрытую землю.

Саша посмотрел на свои колени и локти. Пятна исчезли, чувствительность вернулась. Он с трудом поднялся, сел и стал обмазывать себя красной глиной.

Он отчетливо видел, что находится на поляне перед избушкой. Кандалы с его ног сняты, остался только широкий след, где кожа была стерта. Раны от пуль затянулись. Он провел рукой по подбородку, по голове — волосы и борода были начисто сбриты… Саша посмотрел на женщину.

— Спасибо.

Не зная, что еще сказать, он принялся мазать тело глиной, но она остановила его.

— Пойдем.

Макошь (он уже не был уверен, что ее так зовут: слишком часто она говорила о себе как бы в третьем лице) помогла ему подняться, повела в избу. Комнатушка была маленькой до такой степени, что кровать женщины упиралась в противоположные стены комнаты. Женщина принесла ему поесть — маленький кусочек вяленого мяса и кувшин с квасом. Вкуса того и другого он не почувствовал, проглотив все единым махом.

Макошь постелила рядом со своей кроватью вытертые овечьи шкуры и указала на них Саше. Он хотел было возразить, но не успел: повалился на пол и тут же заснул. Алиса явилась в его сон, как только он смежил веки. Она была необыкновенно нарядная и веселая, и ему стало грустно — неужели она о нем позабыла? И тут же — стыдно: зачем ей лить слезы о каторжнике? Алиса меж тем сжала кулаки, посмотрев куда-то мимо…

Этим вечером она действительно стояла, сжав свои маленькие кулачки и пристально глядя Герману в глаза. Их вечера превратились в сплошную пытку. Она смотрела на него с вызовом, он улыбался как ни в чем не бывало, читал газету, пил чай с ромом, а потом, галантно откланявшись, отправлялся к себе в спальню.

Алиса смотрела на дверь, затаив дыхание. Выйдет снова? Позовет ее? Но дверь оставалась неподвижной и неприступной. Закусив губу, Алиса отправлялась к себе и бросалась на постель, молотя подушку кулаками.