Захватит зимушка, зима лютая,

Выпадут снеги, снеги глубокие,

Ударят морозы, морозы суровые.

Тут-то мне, девице, с синим морем расставаться,

Тут-то мне, молодой, с крутых бережков

подниматься».

Кривуша опоздала в беседу и пришла, когда уже собирали ткацкий стан. Дивина заметила, как та тихонько проскользнула в дверь и села на край лавки, где было темно. Обе они не принимали участия в работе над пеленой: Дивина потому, что не просила у богини жениха, а Кривуша от злобы – видя, как желанный жених ускользает, она на все махнула рукой.

– Вот кому в ведуньи-то идти! – шепнула Дивине Крепениха и украдкой кивнула на Кривушу. – Ей самое оно, а не тебе! Меняйтесь, верно тебе говорю!

Кривуша заметила, как ее предполагаемая свекровь что-то шепчет сопернице, и даже, наверное, догадалась о чем. Ее густые черные брови нахмурились, пальцы сжались в кулаки. Она не сводила глаз с Дивины, и этот темный ненавидящий взгляд жег, словно уголь. «Ой, домовой!» – с притворным испугом шепнула Нивянке Зимница и задорно стрельнула глазами на Кривушу.

Когда пелена была готова и преподнесена Макоши, в избу стали по одному пробираться парни и усаживаться возле мужского очага. Все были нарядны, одеты в лучшие рубахи, подпоясаны широкими цветными поясами. Одним из первых пришел и Горденя. Крепениха при виде сына не удержалась и толкнула Дивину локтем, глазами показала на него – так хорош был ее старшенький, в новой ярко-розовой рубахе, выкрашенной корнями марены, с желтым поясом, у которого на концах болтались пушистые кисти из бахромы, с зелеными тесемками на поршнях. Его русые волосы были старательно расчесаны на прямой пробор и уложены, а за ушами вились крупные кудри. Широкое, открытое лицо Гордени было непривычно серьезно и торжественно, и это смешило Дивину, но она только улыбнулась.

Ивушка, ивушка, зеленая моя!

Что же ты, ивушка, не весела стоишь?

Или тебя, ивушка, солнышком печет?

Или тебя, ивушка, дождичком сечет?

– пели тем временем девушки, поглядывая на парней.

Вдруг Блазий сорвался с места и вытащил приготовленное веретено. Девичья стайка вздрогнула, вздрогнула и песня, словно в гладко текущую воду упал камень, но тут же потекла дальше. Блазий подошел к Красуле, кузнецовой дочке с Дельницкой улицы, и с поклоном подал ей веретено. Красулей ее прозвал любящий отец, хотя вообще-то она красавицей не была: лицо у нее было слишком широкое, а нос тоже широкий и курносый, точь-в-точь как у утки. Но девушка она была живая, веселая, и Блазий влюбился так, что всю весну и лето почти не отходил от нее. Все ждали, что наступающей зимой их свадьба будет одной из первых, и Красуля, конечно, тоже ждала. И вот оно случилось, – вспыхнув, застенчиво и счастливо смеясь своим большим, широким ртом, Красуля взяла веретено, и в ее глазах, черных в полутьме избы, блестело целое море отраженного огня. Блазий, довольный своей смелостью, лихо поправил пояс и пошел обратно. Он уже почти посватался: теперь если девушка в конце беседы вернет ему веретено с пряжей и если мать и бабка, дома разглядев и ощупав пряжу, найдут ее хорошей, то на днях отец и дед пойдут к кузнецу свататься и придут назад с согласием.

…Красули теперь уже нет… Она умерла в самом конце последней зимы вместе с новорожденным ребенком… И родителей ее тоже нет, и бабки Угорихи, которая так радовалась, видя из старушечьей темной стаи, как ее внучка столь отличилась – первой получила веретено… И Зимница умерла, одной из первых, как будто Кривуша сглазила ее за насмешки. И в детинце больше нет посиделок, потому что Стрижакова боярыня тоже умерла, и этой осенью все девушки и женщины Радегоща на «девятую пятницу» придут сюда, в Елагину беседу…

Девица, девица, красавица моя!

Что же ты, девица, невесела сидишь?

Или ты, красная, думаешь о чем?

– пели девушки дальше, уже смелее поглядывая на толпу парней. Многие не сводили глаз с Гордени, но он смотрел на одну Дивину. Она давно уже поняла, что Горденя в нее влюбился, но это скорее забавляло ее, чем радовало. Мало сказать, что она не ощущала в душе ничего похожего на ответную любовь. Она вообще не собиралась никого любить. Горденя нравился ей, но был в ее глазах чем-то вроде младшего брата – несмотря на то, что ей было семнадцать лет, а ему все восемнадцать. Сейчас она была полна решимости навсегда сохранить мудрость, подаренную Лесом Праведным. И где-то в дальнем уголке души жило убеждение: если бы ей все-таки довелось этим пожертвовать… ну, если бы вдруг… то не ради Гордени, нет!

Кривуша не пела со всеми, губы ее были крепко сомкнуты, словно она поклялась не открывать рта. Ее напряженный взгляд теперь не отрывался от Гордени. Вот он шарит за пазухой; вот в его руке мелькнула светлая палочка веретена.

Как же мне, девице, веселой быть?

Как же мне, красной, не задумываться?

Что же там у батюшки задумано?

У родимой матушки загадано?

– пела Дивина, поглядывая то на весело пылавший огонь, то на нарядных подруг.

Вдруг перед ее лицом появилось веретено; вскинув голову, она увидела широкое лицо Гордени, смотревшего на нее в упор, с многозначительной улыбкой. Дивина слегка опешила: она не раз говорила, что не думает идти замуж, чтобы ее не считали невестой, и вот ей все-таки предлагают ею стать! Качнув головой, она взяла у Гордени веретено – в случае отказа от сватовства его возвращают пустым. И тут же она заметила какое-то движение в дальнем конце дома – Кривуша, так и не подошедшая ближе к огню, не сказавшая ни слова, сорвалась с места и вылетела из беседы. А Горденя ничего не заметил.

На другой день Кривуша сама пришла к Елаге. Дивина в это время ходила за водой, вернее, она шла рядом с Горденей, который нес ее ведра, и в десятый раз объясняла, почему не может выйти за него. Он слушал, кивал, как будто все понимает, но тут же начинал начала. Еле-еле она от него отделалась возле самых ворот.

Меньшую сестру прежде замуж отдают.

А меньшая сестра чем же лучше меня?

Лучше меня или вежливее?

– в задумчивости пела она вчерашнюю песню, поднимаясь на крыльцо.

Меньшая сестра ведь ни прясть, ни ткать,

Только по воду ходить, с горы ведра катить.

Уж как станьте вы, ведерочки, полным-полны,

Полным-полны, с краями ровны!

Войдя из сеней в избу, Дивина поставила ведра, подняла голову и прикусила язык: песня оказалась в руку и притом некстати. У стола сидела Елага, а напротив нее стояла Кривуша. Никак не ожидавшая ее здесь увидеть Дивина охнула и остановилась у двери.

Заметив ее, Кривуша посмотрела на Дивину долгим темным взглядом, и в нем была такая тяжелая, упрямая ненависть, что Дивина даже не сумела поздороваться.

– Ну, не хочешь – я себе в другом месте помощь найду! – сказала Кривуша зелейнице, словно пригрозила. – Все равно по-моему будет! Все равно не уступлю! Только смотри, как бы и вам хуже не было!

С этими словами она быстро выскочила из избы; Дивина посторонилась, пропуская гостью, а иначе Кривуша оттолкнула бы ее.