– Вот! – Василий Иванович заметно погрустнел. – И я, когда был помоложе, тоже так думал и совершенно не интересовался историей своего рода. А теперь уже поздно…

– Ну почему же? – Мне стало жаль огорченного дедушку.

– Старый я, – вздохнул он. – Самому скоро на тот свет! Там, наверное, все и узнаю…

Я промолчала.

– У вас есть минутка? – с надеждой спросил меня Василий Иванович. – Не откажетесь поболтать со стариком? Вы ведь прогуливаетесь?

Я хотела сказать, что прогуливается мой сын, а не я. Я несу боевое дежурство, наблюдая, чтобы шустрый мальчик не совал в рот разнообразную каку, не лез в ямы и люки, не купался в фонтане, не стучал камнями по стеклам кафе – короче, не делал практически ничего из того, что ему очень хочется делать. Но обидеть старика решительным отказом не смогла.

– Только минутка, – извиняющимся тоном ответила я.

– Я коротко!

И Василий Иванович быстренько познакомил меня с той частью семейной истории, которая была ему известна.

Мой собеседник родился в одна тысяча девятьсот семнадцатом году – угораздило же! Папеньке его на тот момент было всего двадцать лет, дедушке сорок два. Вечный конфликт отцов и детей в семействе Горобцов до предела осложнился политической обстановкой: юный и порывистый папа Василия Ивановича после революции оказался в стане «красных», а дедушка, чьи политические взгляды давно устоялись, примкнул к «белякам». В гражданскую отец и сын сражались на разных сторонах, и после разгрома Корнилова старый Горобец вместе с другими белоказаками бежал из большевистской России. Рыбачий баркас, подхвативший полковника Горобца где-то предположительно под Анапой ушел в Стамбул. Далее следы дедушки Василия Ивановича терялись, и мой собеседник об этом страшно сожалел.

– Знаете, возможно, я смогу вам помочь, – быстро сказала я, торопясь отделаться от своего собеседника. – У меня есть добрая приятельница, Таня Федорова, она переводчица, несколько лет жила во Франции, знакома с потомками белоэмигрантов. В прошлом году именно Танька привезла в Россию архив последнего казачьего атамана – ну, то есть привезли архив атаманские потомки, но они по-русски говорят, как я по-монгольски, так что без Таньки были бы как без рук. Скажите мне, как звали вашего дедушку, неплохо бы и год рождения знать… что еще? Держите блокнот, запишите что знаете, а я попрошу Татьяну навести справки в белоэмигрантских кругах. Может, что-нибудь и выяснится.

Василий Иванович рассыпался в благодарностях, но я пропустила их мимо ушей.

– Держите! – поспешно сунув старику свой блокнот, я освободившимися руками своевременно перехватила мчащегося на нас Масяню.

Судя по траектории движения ребенка, он должен был врубиться в дедушку, как Тунгусский метеорит в сибирскую тайгу, и последствия, я уверена, были бы столь же катастрофическими. Редкий старичок выдержит прямое попадание хорошо разогнавшегося тринадцатикилограммового малыша!

– Колюша, стой! – Я поправила на ребенке одежки и заодно пощупала штанишки: еще сухие, я не опоздала! – Пойдем-ка, сделаем пи-пи.

Малыш негодующе завопил, но я решительно подхватила его на руки и утащила в кустики. Сделав свое мокрое дело, мы вернулись на аллею. Я сунула разобиженному Масяне бутылочку с соком, самого его затолкала в коляску, облегченно вздохнула и только потом вопросительно посмотрела на Василия Ивановича.

– Вот, я все написал, – правильно поняв мой взгляд, он вернул мне блокнот с короткой записью. – Только ведь ни к чему все это. Вы же забудете о своем обещании!

Дед печально вздохнул.

– Не забуду! – начиная злиться, сказала я. – Если сомневаетесь, пожалуйста, могу позвонить Таньке прямо сейчас, при вас.

Отогнав шкурную мысль о том, что трачу денежки на звонок с сотового ради чужого дедушки, я достала из сумки мобильник и набрала номер.

– Танюшка, привет! Ты сейчас где?

– Дома, – коротко ответила подруга.

– Дома в Париже или дома в Екатеринодаре?

– На прошлой неделе вернулась, – Танька по-прежнему была лаконична.

– Что так немногословна? Я тебя отвлекаю?

– Я в ванне кисну, – призналась Танька. – Почти сплю.

– Не спи, а то утонешь! – Я мельком вспомнила несчастную Анну Спиногрызову. – Скажи, ты еще якшаешься со своими эмигрантами?

– Крест мой, – вздохнула Танька.

– Крест! – искренне возмутилась я. – Действительно, тяжкая участь – по Парижам шастать!

– Да? – Танькин голос неожиданно окреп. В трубке раздался плеск и бульканье – очевидно, приятельница заворочалась в ванне. – А лягушек жрать и сыр заплесневелый – это каково?

– Замшелая ты тетка! – весело удивилась я. – Вроде должна иметь европейский менталитет, все-таки контактируешь с культурной нацией, а сама рассуждаешь, как бабка хуторская!

– А ты виноградных улиток ешь? – обиженно спросила Танька. – Нет? А почему? Ах, и в голову не приходило, что они съедобные? Вот и мне не приходит! Французы, конечно, народ культурный, но только не по части жратвы. Тут они прямо как племя мумбо-юмбо, лопают все, что шевелится. А что действительно вкусно, то на дух не переваривают! Я там как-то борщ с пампушками сварганила, так сама его и трескала, ни один гаврош не пожелал отведать!

Я хихикнула и сказала:

– Ладно, ближе к делу. Ты когда опять к лягушатникам поедешь?

– Завтра, – вздохнула Танька.

– Отлично! Прошу тебя, наведи там у своих беляков справочки по поводу одного товарища. То есть, что я говорю, товарищем-то он быть как раз и не захотел… У тебя бумага под рукой есть?

– Только туалетная!

– Тогда вынырни из ванны и возьми какой-нибудь нормальный папирус и стило!

В трубке опять заплескалось невидимое море, и секунд через двадцать Танькин голос деловито произнес:

– Конспектирую!

– Пиши: полковник Горобец Георгий Денисович, год рождения – одна тысяча восемьсот семьдесят пятый. Может также зваться Егорием или Игорем, вроде по православной традиции это взаимозаменяемые имена.

– Георгий, он же Егор, он же Игорь, – сухо, как диктор, озвучивающий милицейскую сводку, повторила Танька. – Все?

– Слушай, не все! – Мне пришло в голову воспользоваться оказией. – Запиши еще: Спиногрызов… как там его? Ага, Антон Семенович. Года рождения не знаю, где-то на рубеже веков – в смысле, девятнадцатого и двадцатого… Вот, теперь все! Порасспрашивай насчет этих двоих кого можно, ладно?

Мы закончили разговор, я выключила мобильник и решительно попрощалась с Василием Ивановичем, не дав ему возможности затянуть наше общение.

– Пока-пока! – Мы с Масяней помахали дедушке ручками и удалились восвояси.

Вечером, рассказывая ребенку на сон грядущий сказку, я путала слова. Переврала с детства знакомые пушкинские строки: «У Лукоморья дуб зеленый…» – и так далее. Дуб у меня почему-то был «соленый», а кот – «зеленый». Сонный Мася на мамину ошибку внимания не обратил, а Колян заметил и сказал: