Рана на щеке быстро затянулась, не кровоточила, но болезненно саднила под сухой коркой запекшейся крови, и я мечтал добраться до воды, чтобы промыть ее, а заодно утолить жажду, мучившую меня все сильнее. В пустынной местности, подобной той, что пролегала за домом, очень трудно отыскать воду. Все же судьба была ко мне благосклонна. Мокрая колея подсказала, что где-то поблизости есть источник. И действительно, углубившись в заросли кустарников, я нашел родник – скудный, с солоноватой водой, неприятной на вкус. Тем не менее, это была вода, так что я смог утолить жажду и освежиться.

Вы, наверное, полагаете, что теперь все мои неприятности остались позади, что победа в кровавой схватке обеспечила мне безопасность. Я и сам горячо уповал на это, во всяком случае, надеялся, что больше не придется использовать оружие, чтобы защитить себя. Как бы в дальнейшем все ни сложилось, я решил, что любыми средствами постараюсь избежать кровопролития, даже ценой собственной жизни. Пресытившись смертью, я и в мыслях не мог представить, что еще кого-то убью, такое отвращение и неприятие это у меня вызывало.

Думать о новых столкновениях было невыносимо, однако мне все время казалось, что враг затаился где-то поблизости. Я продвигался с величайшей осторожностью, приглядываясь и прислушиваясь к малейшим знакам опасности. Ведь, помимо отряда индейцев, с которым мне пришлось сразиться, есть и другие, да и из тех пятерых дикарей один еще жив.

Поскольку чахлый родник спас меня от жажды, я теперь мог не торопиться, а потому прилег отдохнуть на каменное плато под сенью дерева. Оттуда хорошо просматривалась дорога, но сам наблюдатель был надежно укрыт от посторонних взглядов.

И вдруг я краем глаза уловил какое-то едва заметное движение, как будто зверь пробирается в траве. При других обстоятельствах я бы подумал, что это волк, пума или медведь. Теперь же, когда меня переполняли опасения совсем другого рода, мне опять померещились индейцы, чьи образы прочно засели в моем мозгу, непрерывно подпитывая воспаленную фантазию.

С одной стороны дороги тянулись кустарники, с другой раскинулось возделанное поле. Заросли соседствовали с открытым пространством, куда, судя по всему, и крался не то человек, не то зверь.

Он быстро продвигался на четвереньках, и вскоре я уже смог его рассмотреть. Бесформенные конечности, кольца в ушах и в носу, наголо бритая голова – все выдавало в нем дикаря. Периодически он вставал на ноги и бдительно смотрел поверх кустарника, с явным подозрением изучая домик и окрестности. Потом вновь опускался на четвереньки и продолжал путь как прежде.

У меня не возникло ни малейшего сомнения, что это один из моих врагов, тот единственный, который уцелел, Пока он не знает о судьбе своих соплеменников, но скоро окажется на месте кровавой бойни и все увидит воочию.

Сейчас я владею преимуществом. У меня отличная позиция, один точный выстрел – и последний из краснокожих варваров разделит судьбу остальных. Что же делать? Стрелять или дать ему уйти?

Мое неприятие кровопролития не уменьшилось, Но ведь я не мог предвидеть такой поворот событий, До сих пор мне сопутствовала удача, однако надеяться на ее постоянство было бы неразумно. Я одерживал победы ценой борьбы и напряжения. Судьба требует, чтобы я боролся и дальше. Враг у меня на прицеле. Ничто не мешает мне, и нет смысла откладывать. Уж больно удобный случай, и без какого-либо риска.

Да и почему надо сохранять ему жизнь? Он пришел сюда грабить и убивать моих друзей и родных, в чем уже немало преуспел. Может, именно он убил дядю и сестер? Оставшись в живых, он опять примется за свое кровавое ремесло, горькие стенания жертв будут доставлять ему наслаждение, но кто эти жертвы как не мои же братья? Возмездие, на время отсроченное судьбой, рано или поздно свершится, так что смерть негодяя все равно неизбежна.

Если я пощажу его и мы снова встретимся в этой дикой местности, что вполне вероятно, кто знает, у кого тогда будет преимущество и не окажусь ли уже я у него на прицеле.

Пока я тут раздумываю, он может заметить меня: как бы мои рефлексии не навредили мне самому. Если я хочу выжить, мешкать с выстрелом нельзя. Убедив себя в этом, я стал следить за каждым его движением.

Неожиданно я вспомнил, что не сделал нечто очень важное. Мушкет не приведен в боевое положение. Взвести курок бесшумно не удастся. Знакомый звук опасности сразу насторожит врага, который, уж точно, не станет медлить и, спасаясь, помчится со скоростью света, так что попасть в него будет крайне трудно. Однако делать нечего, я исправил свое упущение, и дикарь, конечно, услышал, как взводится пружина. Он обернулся и метнул на меня вопрошающий взгляд. Я чувствовал, что выдержка мне изменяет, сердце учащенно забилось, тем не менее я исполнил то, что диктовала насущная необходимость. Возможно, из-за секундного колебания прицел чуть сместился. Враг был тяжело ранен, но не убит. Правда, он уже не мог сопротивляться и не представлял никакой опасности. Он катался по земле, издавая душераздирающие вопли. По тому, какие он принимал позы, можно было догадаться, что страдания его невыносимы. Ужас, сожаление, угрызения совести слились в одно чувство, переполняя меня раскаянием и мукой. Я поспешил убраться прочь от ужасного зрелища. И тут же остановился – прежде чем перестал слышать крики раненого, несущиеся мне вслед.

Безотчетный импульс, которому я поддался, сбежав, был малодушным и трусливым. Прошлого не изменить, Но могу я, по крайней мере, проявить милосердие, избавив умирающего дикаря от мучений, ускорив неизбежный конец? Возможно, он еще несколько часов будет безмерно страдать, призывая смерть. Какой смысл продлевать агонию?

Есть только один способ это прекратить. Нужно добить его. Из жалости и по велению долга. Я поспешно вернулся и с некоторого отдаления прицелился ему в голову. Несмотря на стойкое нежелание, неприятная миссия должна быть выполнена. Так прикончить врага, надругаться над его телом, уже поверженным и обессиленным, – несомненно, поступок, достойный презрения. Но этого требовала от меня гуманность.

Однако, не совладав с нервами, я промахнулся. Еще оставалась пуля в другом стволе. А вдруг и она не достигнет цели? Впрочем, есть более надежный способ. Можно прекратить его муки, пронзив ему сердце штыком.

Я собрал свою волю в кулак и заставил себя совершить этот акт жестокого милосердия. Когда все было кончено, я отшвырнул в сторону мушкет и бросился на землю, подавленный сценой, в которой стал главным действующим лицом. Вот так обыкновенный человек может вдруг оказаться свидетелем и исполнителем деяний, противных естеству. Разве не такое же зрелище, только бесконечно более длительное и многообразное, являет собой всякое военное сражение? Но только там привычка и пример, соблазны выгод и ложные представления о чести делают из нас уже не робких, раскаивающихся исполнителей, а рьяных и самодовольных зрителей и актеров.

Таким образом, ряд непредсказуемых событий привел к уничтожению отряда, состоявшего из людей опытных, обученных, умеющих почуять опасность и одолеть превосходящие силы неприятеля. А победителем вышел мальчишка, ни с кем никогда не враждовавший, неловкий в обращении с оружием, мирный и застенчивый. Я знавал людей, которые словно были рождены затем, чтобы своими победами опровергать жизненный опыт, озадачивать предвидение, ставить под сомнение доводы веры. Я, слава богу, не из их числа. Но какая сила пробудила меня от мертвого сна как раз в то время, когда подступал неумолимый враг? Затянись мое беспамятство, и дикарь отправил бы меня в мир иной, а в качестве трофея унес бы с собой мой скальп. Вот на таком тонюсеньком волоске висит судьба отдельного человека и целой вселенной!