Самый древний и самый сморщенный из стариков смачно плюнул на тротуар.

– Не ссы, прорвемся.

Дух поехал домой. Уже смеркалось, и улицы города были пустынны. Холмы пестрели желтыми огнями в окнах далеких домов. Стив давно на работе, но Дух надеялся, что, уходя из дома, он оставил свет хотя бы в прихожей. Он выехал за пределы города. По обеим сторонам дороги тянулись пустые сухие поля – урожай давно собрали. В сумраке сбоку светилось одинокое окно.

Дух подумал о близнецах, которых он видел на дереве на холме, – о близнецах, которые должны лежать в могиле, но спокойно разгуливают в мире живых, очень даже бодрые и полные сил. Он очень надеялся, что его дурные предчувствия, будто что-то должно случиться, никак с ними не связаны. Он был уверен, что это были всего лишь призраки – существа, не видимые никому, кроме него самого, – может быть, их вызвал к жизни его собственный сон. Но ему все равно было страшно, когда он увидел этих двоих там, на холме. И они знали про мертвого мальчика у дороги и даже дали понять – в лукавой и хитрой манере, свойственной духам и привидениям, – что это они его и убили.

На углу, там, где улица Погорелой Церкви пересекалась с шоссе, стоял сколоченный из досок прилавок с надписью РОЗЫ, а за прилавком сидел высокий мужчина весь в черном. Тот самый, которого они со Стивом видели по дороге от мисс Катлин. Дух его сразу узнал. Несколько огромных замороженных букетов шелестели на студеном ветру. Под прилавком лежало несколько мелких тыкв.

Дух решил сделать вид, что он не замечает мрачного цветочника, но, когда он подъехал ближе, мужчина встал на ноги и раскинул руки… широко-широко… как будто потягиваясь. Рукава его длинного черного плаща надулись, как паруса. Дух сбавил ход. Внутри все кричало: опасность, – но он был не из тех, кто бежит от того, что его пугает. Он поговорит с этим человеком и попробует разобраться, откуда проистекает его тревога.

– Розы? – спросил цветочник. – Или, может, фонарь из тыквы, чтобы освещать дорогу?

Дух убрал волосы с лица. Он уже встречал похожих парней: бледных, худых и высоких, в свободных черных одеждах. Они иногда заходили к его бабушке, приносили какие-то загадочные порошки и масла в темных флаконах и покупали у нее травы. Они немного пугали его, эти люди; иногда он их видел как будто просвеченными рентгеновскими лучами – черепа вместо лиц, пустые провалы глазниц, голые кости вместо рук. Иногда он чувствовал, как их мысли сосредоточиваются на секунду на нем – вспышки холодного интереса, как дрожащие крошечные огоньки в темном тоннеле, где беснуется ветер. Но никто из них не носил темных очков и перчаток теплым сентябрьским днем; никто не продавал розы и тыквы на въезде в город. Ни у кого из них не было таких глаз… холодных и одиноких.

– У меня нет денег, – сказал он, – а то я бы купил тыкву. Вам, наверное, холодно тут сидеть. Тем более уже скоро стемнеет.

Холодный ночной ветер развевал над полями яблочный запах осени.

– Тебе меня жалко? За это я подарю тебе розу. Впрочем, я как раз собирался домой. – Мужчина подошел ближе и сунул красную розу за лацкан Духовой камуфляжной куртки. Он случайно задел рукой голую кожу на горле у Духа, и тот невольно поежился. Даже сквозь перчатки от рук цветочника веяло холодом. Они были холодными, как истлевшие кости, – холодными, как одиночество. Дух заглянул в лицо мужчине. Холодные глаза льдисто поблескивали в затененных глубоких глазницах. Дух поспешно отвел взгляд и уставился на носки своих замызганных белых кроссовок.

Но было уже поздно. Он успел захватить наплыв образов: не слов, а именно образов – ощущений. Сперва он почувствовал древнюю темную мудрость почти за пределами человеческого понимания и понял, что это не человек. Потом он почувствовал страшное и безропотное одиночество – тоску по кому-то, кто скорее всего никогда не придет. Сознание цветочника было как пустота, способная чувствовать, но уже не способная испытывать боль и печаль. Холодная пустота – холоднее, чем ночь. Дух сам не понял, что заставило его сказать:

– Вам станет теплее, когда к вам приедут друзья.

Бледный мужчина резко подался вперед.

– Какие друзья? У тебя есть новости от Зиллаха?

Дух отпрянул назад.

– Нет… я имею в виду… я знаю только, что кто-то едет сюда… то есть у меня чувство, что кто-то приедет за вами и вас заберет. Или, может быть, вы тут живете поблизости… – Он замолчал, опасаясь сказать что-то не то. Ему редко когда приходилось оправдываться за свое знание. Не всем людям нравится, когда ты заглядываешь им в душу, – как-то сказала ему бабушка, когда он был еще совсем юным. – Так что заглядывай, если так будет нужно, но держи рот на замке. Бабушка умерла шесть лет назад, и с тех пор Дух говорил о подобных вещах только со Стивом и больше ни с кем. Но иногда какое-то знание просто всплывало у него в голове, и он высказывал эту мысль вслух еще до того, как успевал понять, что именно он говорит. Едва он почувствовал эту страшную пустоту, которой исходил цветочник в черном, он уже знал, что его друзья где-то близко и уже очень скоро он с ними встретится. Ему было страшно даже задуматься, что это могут быть за друзья – может, воскресшие близнецы из его сна или еще того хуже, – но он должен был высказать то, что сказал. Ему очень хотелось, чтобы эти холодные глаза стали хоть чуточку теплее.

Но когда они зажглись жадным огнем, Духу вдруг стало страшно. Его захватила глупая паника, которая настойчиво билась в сознании, как мотылек бьется в стекло, – ему захотелось спрятаться и ничего не знать. Ничего не видеть. Что-то должно случиться, – подумал он. – Что-то очень плохое. И это уже началось.

– Ты их не знаешь, – безо всякого выражения произнес цветочник.

Теперь Духу было уже не страшно. Теперь он чувствовал только кошмарное одиночество этого человека – даже, вернее, не чувствовал, а сопереживал. Он был таким же пустым, как фонарь из выдолбленной тыквы. А если бы тебя никто не любил? А если бы ты был совсем один?

– Простите, мне очень жаль, – пробормотал Дух. Цветочник перегнулся через дощатый прилавок. Он встретился взглядом с Духом и облизал свои бледные губы. Его тонкие руки дрожали. Потом он взглянул на луну, выпрямился в полный рост и сцепил пальцы в замок.

– Уезжай, – сказал он.

– Что?…

– Я говорю, уезжай. – Теперь его холодные глаза горели лихорадочным блеском отчаяния. Голодным блеском отчаяния. – Уезжай, если хочешь жить.

Небо уже потемнело. В сгустившемся сумраке лицо цветочника стало каким-то хищным – его черты заострились. Он издал невнятный глухой звук, исполненный все того же изголодавшегося отчаяния. Впечатление было такое, что он сейчас просто своротит прилавок и накинется на Духа, как дикий зверь. Но Дух уже несся прочь, что есть мочи крутя педали и придерживая одной рукой шляпу, чтобы она не слетела. Через пару минут он остановился и оглянулся через плечо. Но деревянный прилавок и фигура цветочника – если он еще был там – уже растворились в темноте.