— Не надо! Дяденька, пожалуйста, не трогайте меня, не-е-ет! Ма-а-м-а! Ма-а-амочка! Помоги! — малыш бился в руках у Хадамахи и кричал. Отчаянно, безнадежно, как кричат, понимая, что все, конец, но так и не понимая — за что? Ты же ничего плохого не сделал, ты веселый, живой, у тебя есть мама, которая тебя любит, и ты самый дорогой и родной ее мальчик… Но ее здесь нет, она не успеет, а тому страшному, безжалостному, что схватило тебя, нравится, что ты маленький, и беспомощный, и тебе страшно, и ты кричишь, и плачешь, и пытаешься уговорить не делать это с тобой — ведь за что же, за что? А в ответ только смех, глумливый гогот, и боль, и ужас… Мамочка! Мама!

— Перестань! — так же отчаянно закричал Хадамаха, чувствуя, как внутри у него все корчится, откликаясь на ужас малыша. — Мы тебе ничего не сделаем, к маме отведем, перестань, успокойся, все будет хорошо. Кто это сделал с тобой? Кто тебя обижал?

— Ты! — брызгая слюной, выпалил ему в ответ малыш. — Я вам ничего не сделал… Я ни в чем не виноват… Пусти, пусти! Мама! — Его снова выгнуло дугой и… руки-ноги малыша бессильно обвисли, голова запрокинулась, он только прошептал: — Братья Биату! — и обмяк, потеряв сознание.

Маленький мата, канга-канга,

Маленький мата-богатырь!

Крепко ты спишь, канга-канга…

Тихонько напевала Аякчан, и ее рука поглаживала влажные вихры малыша.

— Его душа вернулась на место — с ним все хорошо будет! — прошептал Донгар, тихо и монотонно постукивая кончиками пальцев по туго натянутой коже бубна. Завернутый в кожух малыш лежал на коленях у Аякчан. Его удалось покормить размятой в кипятке лепешкой. Глотал он жадно, захлебываясь и обжигаясь, и ел бы и ел еще, если б Донгар мягко не отобрал кружку с кипятком. Малыш протестующе пискнул, но через мгновение уже спал, постанывая сквозь сон. Засунутый ему за пазуху — для тепла — заяц тихонько сопел, похоже ничуть не боясь исходящего от малыша отчетливого тигриного запаха.

Возились с малышом трое. Хадамаха в болтающихся на заднице обрывках очередных штанов стоял у воды и глядел на паводок. Даже ни разу не обернулся.

Уходи, горе-беда, канга-канга,

Провались сквозь семислойную землю, канга-канга,

Провались сквозь девятислойную землю, канга-канга,

Этот малыш долго будет жить и состарится… —

тянула почти неслышную колыбельную Аякчан.

— Малой сильно боится, однако. — Донгар подошел к Хадамахе. — Мало говорит. А что говорит — странно говорит. Кто такие братья Биату?

— Вода спадает, — невпопад откликнулся Хадамаха. — Еще немножко — и пойдем.

— Куда? — негромко спросил Хакмар.

— Куда и шли — ко мне в стойбище, — отрезал Хадамаха. — Я должен увидеть своих.

— Мальчик хочет к мамочке? — Аякчан говорила шепотом, чтобы не разбудить тигренка, но оттого ее слова звучали не менее злобно. — Ты — к мамочке, Донгар — к папочке. Хакмар, ты тоже побежишь навещать… семейство? — глаза Аякчан опасно блеснули.

— В моем семействе меня не ждут, — холодно обронил Хакмар.

Холодность — не совсем то, что может смутить истинную албасы.

— К маме надо доставить ребенка, — прошипела Аякчан, поглаживая тигренка по волосам. Высыхая, они приобретали совершенно невиданный цвет — белый, как свежевыпавший снег. Одного цвета волос достаточно, чтобы Хадамаха понял, кто этот малыш-тигренок. Великое дело — догадаться, кем может быть, наверное, единственный блондин на всю Сивир-землю! Он даже смутно догадывался, кем могут быть братья Биату — и от этих догадок его мутило, как от тухлого.

— Это он маленький, ему мама нужна! — продолжала выступать Аякчан. — Он такое пережил. А вы взрослые парни, четырнадцать Дней, как-нибудь и без мамы перетопчетесь!

Куда она лезет? Ничего не понимает, а лезет!

— Мы. Пойдем. К моему. Племени, — четко и раздельно проговорил Хадамаха. — Очень быстро пойдем!

«Пока не стало поздно», — мысленно добавил он. Желание мчаться вперед со всех лап было таким сильным, что он с трудом удерживал себя от прыжка в воду. Ему надо добраться до стойбища, а не потонуть в дороге!

Здорово иметь самую сильную жрицу Сивира в союзницах. Одно плохо — она совершенно не понимает, когда надо замолчать.

— День-другой пройдет, сам женишься, детей заведешь, а ты все — мама-папа… Взрослей, Хадамаха! — презрительно бросила Аякчан.

Ну все — она нарвалась! Хадамаха спокойно и сознательно позволил своей ярости выбраться наружу. Иначе эта ярость просто разорвала бы его на части. Кидаться на Аякчан он не стал. Он просто усмехнулся, открывая клыки, как усмехался недавно шаману Канде. И процедил:

— Я, может, и заведу, а вот ты — навряд ли… Жрицам, кажется, не положено? Так что не корчь из себя мамочку!

За спиной Аякчан начал подниматься Хакмар. Тихо скрежетнули ножны, и напитанный Рыжим огнем клинок подмигнул танцующему рядом с Аякчан Голубому костру. Аякчан остановила парня коротким, властным взмахом руки. И поглядела на Хадамаху снизу вверх — ее глаза были налиты грозной сапфировой синевой, так что ни зрачка, ни белка не различишь.

— Я знала, что выбираю, когда выбирала Пламя. Знала, что у жриц не бывает мужей и детей. Просто потому, что… Пламя детям не игрушка! Какие дети, когда Огонь? — печальный голос Аякчан начал наполняться грозой. — Но мы хотя бы не развешиваем детишек на деревьях, чтобы они умерли от голода и боли!

«А вот сейчас я на нее кинусь!» — отчетливо понял Хадамаха.

— Ай-ой, как вы здорово ссориться научились! Как только досюда живые дошли, друг друга не перебили? — сказал вдруг Донгар, и голос его был как кинутая за шиворот льдинка. Да что там — целый айсберг. — Хакмар, а ты чего молчишь, или ты сразу рубить будешь? — и гулко стукнул пальцами в бубен.

Уже шагнувший к Хадамахе кузнец остановился и поглядел на свой меч — точно сам не понимал, как тот оказался у него в руке. Хадамаха шагнул Хакмару навстречу и тоже замер. Медведь внутри него бесновался — ему хотелось вспарывать когтями шкуру, рвать противника в куски. Но Хадамаха, как всегда, прихватил его за шкирку. И зачем он обидел Аякчан? Разозлила она его, и что? Он что, только узнал, какая она… хм… жрица? Аякчан угрюмо молчала.

— Давно у вас, однако, так: кричите, визжите, слова злые друг другу говорите, мечами машете? — сочувственным тоном поинтересовался Донгар.

— Ты нам еще прилечь и глаза закрыть предложи! — засовывая меч в ножны, пробурчал Хакмар. — Мы к тебе не лечиться пришли, шаман Эрликов!

— Как с тайных путей земли выскочили… нет, как в селение пришли, так и началось! — неожиданно даже для самого себя сказал Хадамаха. И удивился — как он раньше не заметил? Аякчан и Хакмар всегда друг друга подкусывали, точно медвежата возле мамки, но такого, как нынче, между ними раньше не водилось. — Аякчан с Хакмаром вовсе в истерике — один мечом машет, вторая Огнем грозится, — наябедничал он. А что, Донгар — шаман, такие вещи ему по должности знать положено!