В общем, повезло. По всем позициям.

Эффектная внешность, совершенный мозг, спортивные показатели в норме, аттестат краснеет одними пятерками, внимание девчонок, любовь учителей, стопка дипломов (выигранные олимпиады по всем предметам общеобразовательной школы), связка медалей (быстрее, выше, сильнее всех на всех соревнованиях по самым разным видам спорта), стихи и музыка собственного сочинения. Ну, там еще по мелочи всякого разного – чудные осенние пейзажи, доказательство считавшейся прежде недоказуемой теоремы, стилистическая виртуозность (училка по русскому языку сходила с ума от шуток-стилизаций, все ей чудились, бедняжке, отрывки из неизвестных романов Достоевского или Толстого).

В общем, есть все, нет ничего невозможного. Кроме одного. Использовать свои данные, таланты, способности; распорядиться ими – вот это катастрофически не получается. Мало обладать, надо уметь пользоваться. Как выясняется…

Мама, красивая, элегантная, с горящими в глазах тысячами желаний, возмущалась: «Андрей, ну где твой характер? Что ты за человек, ни рыба ни мясо! У меня такое чувство, будто ты постоянно спишь. Ты так всю жизнь проспишь! По сути, ты ведь ничем ну абсолютно не выделяешься! Как все, ходишь на работу, как все, читаешь газеты, пьешь водку неизвестно с кем! Но ведь это не для тебя, не с твоими данными! Ты – особенный, уникальный, такой талантливый во всех сферах! Ты должен творить, и пусть весь мир восхищается! Милый, только вдумайся, представь: слава, успех, популярность, большие деньги… Все это может быть у тебя, может стать твоим…» Впрочем, тогда еще у Андрея не было особенно острого ощущения собственной неприспособленности к жизни. Тогда все одноклассники, собиравшиеся в задрипанном кафе, пьющие вонючий ерш («пиво без водки – деньги на ветер») из грязных бокалов, жаловались на маленькие зарплаты, с явным наслаждением жрали резиновый шашлык из собачатины и вытирали жирные пальцы о бюст хихикающих рядом девиц.

А другая жизнь уже сверкала, искрилась, манила. Красивые машины, дорогие рестораны, деньги. В каком-то смысле она была рядом, отблески маминой славы, тепло успеха отчима. Мысли о том, что ты все равно никто, и звать тебя никак, и твой институт давно закрыт, и даже пару сотен на посиделки с одноклассниками приходится стрелять у отчима, – они старательно прогонялись. Другие – еще хуже, и пьют, и не работают, и при этом – всем довольны!

А потом на очередную встречу, в очередной февральский день, в, как всегда, убогое кафе с плохо протертыми жирными столами приехала Вероника.

Сначала никто и не понял, что это Вероника. Неудивительно: она ведь изменилась до неузнаваемости.

В школьных альбомах остались фотографии пухленькой, щекастой девчушки с двумя светлыми косичками. В коллективной памяти класса – ее громыхающий потертый этюдник, который она зачем-то таскала с собой в школу (может, после общеобразовательной бежала в художку?); безразмерная унылая серая кофта, не застегивающаяся на пережатом коричневым платьем полненьком теле; а еще записки с любовными признаниями. Объекты страсти Вероники не часто, но менялись. Однако всем без исключения девушка писала стихи, а ребята – тоже дружно, как сговорившись, – читали их всему классу. Подписи под стихами не было, но по старательно повернутому к окну личику, побелевшим костяшкам пальцев и отчаянно пылающим рубиновым ушам всем все сразу становилось понятно. И вроде бы где-то в глубине души Андрей жалел ее, толстую, некрасивую, раскрасневшуюся от стыда. Только вот когда в собственном портфеле нашлась такая записка, не прочитать ее было невозможно, очень уж хотелось повеселить класс. Впрочем, по большому счету, в школьной жизни на Веронику обращали внимания не больше, чем на какую-нибудь парту: есть, стоит, ну и ладно. Ни романов, ни скандалов, ни успехов, ни неудач, ни знаменитых родителей – в девушке не усматривалось ровным счетом ничего примечательного.

А потом, лет через шесть после окончания школы, в убогом кафе вдруг появился ангел.

Ангел…

На пороге, испуганно оглядываясь, стоит худенькая девушка с прекрасными, как на восточных миниатюрах, миндалевидными глазами. Она хороша и беззащитна, словно диковинная птичка, случайно запорхнувшая в колхозное зернохранилище. Белая коротенькая шубка, сексуальное мини, черные высокие сапожки выше колена, а между ними – широкая полоска изящных стройных бедер. Светлый мех, черная челка, карие глаза и (это тоже сразу почувствовалось, несмотря на висевший в воздухе синий дым от бесчисленного количества выкуренных сигарет) тонкий аромат изысканных духов – во всем этом было столько чарующей запредельной красоты! Парни стали многозначительно покашливать и расправили плечи, девчонки зашушукались. У Андрея мелькнула восхищенная мысль: «Как же она хороша! Наверное, актриса, как и моя мама. Случайно забежала в отстойную кафешку выпить кофе. Сейчас осмотрит здешние плюшевые интерьеры и убежит». Откуда-то сбоку раздался робкий мужской голос: «Милости прошу к нашему шалашу! Мы, так сказать, хорошим людям всегда рады». Нервный женский визг перебивает: «Ой, ну вы па-асма-атрите-та на нее, только пасма-атрите! Как проститутка вырядила-а-ась!»

Испуганное выражение лица ангела сменилось заинтересованным. Нет, ангел не упал, сминая крылышки, в глубокий обморок, он даже не растерялся, напротив, с каким-то жадным удовольствием встрепенулся, активизировался. В два счета красивая девушка оказалась рядом со столами, бесцеремонно взяла бывшую когда-то красавицей Илоной бабу за подбородок и рассмеялась: «Может, я и проститутка, а вот ты даже на дешевую шлюху не тянешь. Кстати, никогда не понимала общественного порицания „ночных бабочек“. Без куртизанок, гетер, дам полусвета история многих стран была бы иной! А вообще, люди, вот что я вам скажу. Наливайте поскорее и побольше водки – так мне будет проще на вас смотреть. Меня вы, как я понимаю, не узнали. Подумаешь, я вас тоже, если честно, не идентифицирую, правда, подозреваю, по другой причине. В школьные годы чудесные как-то вы, ребята, посимпатичнее были. Вероника Игнатьева я. Ага?! Теперь признали?..»

Ей мгновенно плеснули в чью-то рюмку, щедро, до краев.

Вероника присела на стул – но сразу же вскочила и, ничего не объяснив, помчалась в дальний угол зала, откуда очень редко появлялась ярко накрашенная официантка.

– Куда она побежала?

– Кожа да кости. Исхудала-то как Игнатьева, прямо высохла вся. Наверное, болеет.

– А с моего места все видно, на кухне она. Что-то просит, может, за посудой ломанулась? Такая вся из себя, куда уж там, может, ей и рюмка нужна хитрая?

– А посуда здесь, кстати говоря, могла бы быть и почище! Я вот сейчас тоже пойду и потребую – пусть помоют, в конце концов, мы тут не просто так сидим, а деньги пло́тим!

Такая вся из себя особенная вернулась… с большой очищенной морковкой.

Грызет ее жадно, хрустит – аж зажмуривается от удовольствия. И при этом непринужденно общается, рассказывает о своей жизни.

Похуделось как-то само собой. Окончила художественную академию. Картины хорошо продаются в Европе. Только что вернулась из Парижа – персональная выставка, через пару дней Рим – аналогично, полотна будут демонстрироваться в самой престижной художественной галерее. А морковка – да что вы к ней прицепились, подумаешь?! Захотелось! Просто очень сильно захотелось, до смерти! Витаминов не хватает! Не на приеме в английском посольстве, все свои, что за стеснение?!