Конфедератка сильнее, чем можно было предположить, и ситуация выглядит патовой. Какое-то время мы молча боремся, слышно только наше хриплое дыхание.

Внезапно ее губы оказываются поверх моих.

Что?!

Я не сразу понимаю, кусается она или целует. Кажется, последнее.

Наши тела продолжают схватку, а губы целуются – как такое может быть?

Ее нога по-прежнему меня обвивает, но уже как-то по-другому. Руки все еще воюют, однако по мере того, как к ним поступают сигналы от других частей тела, мышцы расслабляются. Пистолет с лязгом падает на платформу, и наши пальцы сплетаются, точно борющиеся осьминоги.

Свободная рука девушки ползет вниз по моей спине, замирает на копчике. Моя – повторяет то же движение по ее спине. Мы вжимаемся друг в друга.

Помню, однажды я пожаловался Вашингу, что так и умру девственником, а он сказал – такое предсказать невозможно, все может случиться в самый неожиданный момент. Как глупо…

И вот я занимаюсь сексом с девушкой, которая едва меня не пристрелила. Да, сравнивать мне не с чем, только это потрясающе. Как пир в разгар невероятного голода, как холодная газировка посреди жаркого дня. Ее маленький живот давит на меня сверху, язык ласкает, спина изгибается дугой, ступни упираются мне в ноги.

Слабый голосок внутри спрашивает: «А как же Донна?» – и почти сразу замолкает.

Ей все равно.

С вами такое бывало? Годами не замечаешь у себя под носом отличного парня, а как только осеняет – ба, да я же от него без ума! – происходит перестрелка, и вас разлучают кровожадные враги.

Знакомая история?

М-да.

Проходит вечность – наверно, около часа, – и мы останавливаемся передохнуть.

Перевариваю последние события, делаю отсечение: крики, бегство и вопли – в дальний отсек. На передний план – самое важное. Джефферсон.

В голову лезут ненужные мысли и зудят, зудят. Если б вчера вечером я его разбудила и рассказала о своих чувствах, может, в момент нападения мы были бы вместе; может, в бою он держался бы ко мне ближе, и я бы его не потеряла.

Прогоняю мысли куда подальше; только это нереально. Я хочу сказать, «прогнать мысли» – просто метафора, сравнение такое. Мысли, они же не надоедливый гость, а в голове нет двери, чтобы захлопнуть у них перед носом. Мысли, они, скорей, как вода, или ветер, или запах гари: находят щелочку и просачиваются.

Джефферсон, я была права. Спасать мир – плохая затея. Теперь ты где-то в темноте, один-одинешенек.

Но я найду тебя и буду защищать.

Мы сгрудились посреди рельсов. Ходили бы по ним, как раньше, поезда, от нас бы уже мокрое место осталось. Каким-то чудом все наши уцелели и сейчас рядом со мной. Кроты же – те, кого не поймали и не убили, – растворились во мраке; так что шансы у нас… сами понимаете.

Мы тыкались то туда, то сюда – и каждый раз попадали на конфедератов. Они, похоже, перекрыли все пути и ждут нас, будто куда-то подталкивают. В окружении мы, короче.

Я. Кто-нибудь знает, где мы?

Народ дружно мотает головами, а Умник говорит:

– На линии «Е», под Пятьдесят пятой улицей, в паре сотен шагов к западу от Пятой авеню.

Я. Примерно?

Умник. Нет.

Питер. Не хочу показаться сильно озабоченным, но что нам, блин, теперь делать?

Пифия. Кругом конфедераты.

Я. Я заметила.

Питер. Может, есть какие-нибудь колодцы? Вылезем через них наверх. Канализационные там…

Умник. Метро и канализация – разные системы.

Я. Это понятно. Но как нам выбраться?

Умник. Есть заброшенная линия между станциями Пятьдесят седьмая улица – Седьмая авеню и Шестьдесят третья улица – Лексингтон-авеню.

Я. Сейчас все заброшенное. Весь мир!

Заброшенное и больное.

Умник. Я имею в виду, эту линию не использовали для пассажирских поездов. Вдруг конфедераты о ней не знают? Она соединяется с линией, которая над Седьмой авеню.

Я. А ты-то откуда об этом знаешь?

Умник. Пока ты пела караоке, я расспрашивал Кротов о туннелях.

Я. Ладно. Значит, ищем Джефферсона и сматываемся через секретный туннель, да?

Ребята не смотрят мне в глаза типа: «Давайте не говорить ей, что золотая рыбка умерла». Будто они могут купить мне в зоомагазине нового Джефферсона, пока я в школе.

Я. Что такое?

Питер. Я бы с удовольствием, солнце, ты ж знаешь. Только… Мы ведь не представляем, что с ним.

Умник. Скорее всего, он погиб.

Я. Господи, Умник! Ты что? Джефферсон не стал бы хоронить тебя раньше времени!

Умник. Я же не говорю, что рад. Я говорю – он, наверное, погиб.

Наш гений, конечно, прав. Теоретически.

Умник. Вдобавок, даже если Джефф жив, тебе не кажется, что в одиночку ему выбраться легче? Может, он уже наверху.

Пифия. Я с тобой. (Оглядывает остальных и пихает Умника локтем в бок.) Идиот! Донне Джефф нравится. Представляешь, если б я бросила тебя одного в темном подземелье?

Умник. Я тоже хочу его найти. Я просто сказал, что он, скорее всего…

Я. Ладно-ладно, поняла.

Умник. Поэтому идти искать Джеффа – не самое лучшее решение.

Я. Может, и так. Но главная сейчас – я, так что будем делать по-моему.

Питер. Мм-м, Донна… Это, конечно, хорошо – только кто назначил тебя главной?

Я. Сама назначилась. Или есть желающие взять ответственность на себя?

Желающих нет.

Быстро перекусываем. Тунец в пакетиках, консервированные бобы в банках с такой крышкой, которую открываешь руками. Это гораздо лучше, чем ковырять жестянку ножом, хотя звук все равно получается громким – будто кто-то скрипичную струну задел.

Крадемся туда, откуда пришли: вдруг конфедераты отстали? Где-то там может прятаться Джефферсон.

Подходим к развилке; мы не заметили ее, когда удирали из лагеря Кротов. Сворачиваем и спотыкаясь бредем дальше в полной темноте.

Она совсем не похожа на темноту ночной спальни. Та «темнота» обитала в мире окон и уличных фонарей, подсвеченных офисных зданий, светодиодов на электронных будильниках и дежурных огоньков на корпусе колонок и телевизоров. Электромагнитное излучение шепотом разговаривает с нашими глазами, даже когда те закрыты. И на загородную темноту она не похожа – ту, где дрожат звезды и поблескивает бледная луна. Это – темнота земли. Тысячи тонн грязи отделяют нас от солнца, лампы мертвы, воздух высасывает жизнь. Если б рядом не было ребят, у меня в этом склепе от ужаса начался бы психоз, как в «Паранормальном явлении».